Состязание начали мальчики пятнадцати — шестнадцати лет. У обеих борющихся сторон было по три таких мальчика. Они не были настоящими борцами, — их выпускали только для затравки. Первые две схватки закончились быстро. Зато третья произвела настоящую сенсацию даже среди старейшин, которые обычно не проявляют своего волнения столь открыто. Она закончилась так же скоро, как и первые две, быть может, даже скорее. Однако мало кому доводилось видеть прежде подобную борьбу. Как только мальчики сошлись, один из них сделал какое-то движение, настолько молниененосное, что ничего нельзя было понять, и другой борец растянулся на спине. Толпа взревела, дико захлопала в ладоши, так что на минуту в этом шуме потонули неистовые звуки барабанов. Оконкво вскочил, но тотчас же снова сел. Трое молодых людей из команды победителя выбежали вперед, высоко подняли его и, приплясывая, понесли под приветственные возгласы толпы. Вскоре все узнали, что имя мальчика Мадука, это был сын Обиерики.
Барабанщики остановились передохнуть перед началом настоящих состязаний. Тела их блестели от пота, они обмахивались веерами, пили воду из мисок и ели орехи кола. Они вдруг снова сделались обычными людьми, — смеялись, разговаривали друг с другом и с теми, кто был поблизости. Казалось, воздух, до предела наэлектризованный общим возбуждением, вдруг разрядился, — словно плеснули водой на тугую кожу барабана. В толпе началось движение, многие, должно быть, только теперь увидели, кто стоял или сидел рядом с ними.
— А я тебя и не заметила, — сказала Эквефи женщине, стоявшей с ней плечом к плечу с самого начала соревнований.
— И не удивительно, — ответила женщина. — Я никогда еще не видела такой огромной толпы. Скажи, это правда, что Оконкво чуть не убил тебя из ружья?
— Правда, милая, правда. Ах, что только было, просто слов не хватает рассказать.
— Значит, твой чи хорошо тебя хранит. А как поживает моя дочь Эзинма?
— Хорошо, сейчас она здорова. Может быть, и останется в живых.
— Думаю, что останется. Сколько ей лет?
— Около десяти.
— Ну, так я думаю, она будет жить. Если они не умирают до шести лет, то обычно выживают.
— Я все время молюсь, чтобы она выжила, — сказала Эквефи с тяжелым вздохом.
Женщину, с которой она разговаривала, звали Чиело. Она была жрицей Агбалы — Оракула Холмов и Пещер. А в обычной жизни это была вдова с двумя детьми. Они с Эквефи очень дружили и торговали на базаре под одним навесом. Чиело любила Эзинму, единственную дочь Эквефи, и называла ее «моя дочь». Часто, покупая бобовые лепешки, она давала несколько штук Эквефи для Эзинмы. Вряд ли кто-нибудь, увидев Чиело в повседневной жизни, поверил бы, что она и есть та самая женщина, которая пророчествует в святилище Агбалы.
