— Ай, брось, — отмахнулся Игорек. — Тоже мне дзэн-буддист. Не на тебе ли висит дельце о зверском изнасиловании и убийстве? Не делай коровьи глаза: нам всё известно. Но к правосудию мы обращаться не станем: просто передадим тебя твоим друзьям. А уж они тебе кишки на шею намотают.
— Добро, — сказал я. — Раз так, давайте говорить начистоту. Пусть я убийца и насильник, но ваших убеждений не разделяю и методы одобрить не могу. Конечно, вы хозяин положения, и после того, что вы мне рассказали, у меня нет выбора: я должен принять ваше предложение, иначе мне не жить.
Игорек кивнул, признавая справедливость моих слов.
— Но есть такая сфера, — продолжал я, — в которой нет иного хозяина, кроме меня. Это дисминуизация, моя, так сказать, епархия. Согласитесь, что насильно дисминуизироваться и делать, что приказано, вы меня заставить не можете. Я стану исполнителем ваших планов лишь при наличии твердых гарантий моей личной безопасности и приличного заработка.
— Мое слово — это уже гарантия, — высокопарно заметил Игорек.
— Не сейчас и не здесь, — возразил я. — Гарантии должны лежать в той области, где хозяин положения я. Мое условие такое: перед началом акции я дисминуизирую вас…
— Кого? — не поверил своим ушам Игорек.
— Вас, милостивый государь. Дисминуизирую и оставляю здесь на трюмо — в качестве заложника, если хотите.
— Ах ты, сявка! — вскричал оскорбленный президент.
— Погодите, это еще не всё. После акции я забираю вас с собой в Лихтенштейн и только там по получении денег возвращаю к нормальной жизни. После чего мы расстаемся уже навсегда, поскольку никаких государственных прожектов с таким говнюком, как вы, я разрабатывать не намерен.
— Это всё? — помолчав, осведомился Игорек.
Я кивнул.
— Ну, за говнюка ты должен поплатиться. Урезаю твой гонорар на пятьдесят тысяч.
— Хозяин — барин, — сказал я.
— Помолчи! — оборвал меня Игорек. — А заложницей пусть побудет моя супруга.
В смысле, "эта тля".
— На тебе, Боже, что нам негоже, — с презрением отвечал я. — Тогда уж давайте Ларису.
Я запустил этот пробный камень в надежде проверить, жива ли еще моя двоюродная сестричка.
Оказалось, жива и по-прежнему любима.
— Ишь, раскатал губу! — вспылил президент. — А мадам Батерфляй не желаешь?
Мы препирались больше двух часов и в конце концов сошлись на том, что на трюмо останется его девятилетний сын.
— Всем своим самым дорогим рискую для пользы дела! — патетически воскликнул Игорек. — Имей в виду: ни один волос не должен упасть с его головы.
