Дверь клацнула громко, словно волчий капкан.
Если бы не этот щелчок, я вообще не был бы уверен, что поднимался на лифте: сердце колотилось так сильно, как будто я бежал по лестнице бегом.
"И что теперь?" — спросил я себя.
Голова моя горела, как обложенная сухим льдом, глаза обведены были огненными кольцами. Костюм тяжелый, словно брезентовый. Карманы полны воды.
Зачем я здесь? Что скажут люди? Стою у лифта, как утопленник… "И в распухнувшее тело раки черные впились..“.
"Надо что-то делать", — сказал я себе вновь, неотвязно думая о своем проклятом даре.
Черт возьми, а почему бы нет? Почему бы нет?
Мне холодно, мне одиноко.
Разве я такой, как все, чтобы поступать так, как все?
Разумеется, я понимал, что с точки зрения морали мои дальнейшие действия будут выглядеть по меньшей мере сомнительно.
Не говоря уже о смертельном риске, с которым это было сопряжено. Чужой дом, чужая квартира — это ведь не собственная теплая ванная. Могут затоптать, могут вымести поганой метлой — и будут, черт меня побери, правы.
Но я не смог устоять, и я это сделал.
Я это сделал.
15
Я позвонил в дверь Ниночкиной квартиры — и сразу же, чтобы меня не успели увидеть в глазок, дисминуизировался до мыслимого предела.
Кстати, мыслимый предел существует, я это опытным порядком давно уже установил. При уменьшении в 273 раза по причинам волнового характера происходит резкое ухудшение зрения и слуха, совершенно несовместимое с ориентацией во внешней среде.
Итак, я дисминуизировался до допустимого предела и застыл, как комочек грязи, как окурок, прилипший к косяку могучих, словно Триумфальная арка, дверей.
Лестничный ветер дико выл и гудел, нашпигованный белым булыжником пол подо мной сотрясался.
Вы не представляете себе, насколько первозданны в малом мире все кажущиеся нам ровными поверхности. Сверкающие кварцевые холмы и бугристая с вулканическими наплывами бетонная масса.
Я долго ждал. Потом внутри квартиры тяжко зашаркало (так волочат свои хвосты по тростникам динозавры), оглушительно лязгнул металлургический брус, чудовищно толстая дверь отползла, и плотный сквозняк втянул меня в сытную духоту прихожей прямо под ноги обутого в вонючие шлепанцы великана.
Не шлепанцы — мадагаскары.
По их кустистым кручам скакали глазастые мохнатые обезьянки — а может быть, мне это просто казалось.
Я переполз через сучкастую баррикаду, попал на какую-то бамбуковую решетку, провалился в ее глубину — и затих.
Дверь с рычанием открыл отец Ниночки, ослепительно-лысый усатый толстяк, полковник Генштаба, я его давно уже вычислил, наблюдая за домом.
