— Погоди, Джон. Она же чертова русалка, вымысел. Ее плавательный пузырь, каким бы он ни был, вылечится сам собой. Это не моя проблема. Моя проблема, чтобы все развивалось гладко.
— Не получится.
— Он сходил на сторону и переспал с другой русалкой, но не обычной, а суперзнаменитой — самой знаменитой во всем этом море. Страстная, взрывоопасная для яиц, с фантастическими ягодицами. Они познакомились случайно и занимались сексом в приливной волне. Беда в том, что я не могу оживить картину. Поможешь?
— Клив, я не собираюсь говорить с тобой о Ли.
Клив подался вперед, съежился и взялся за голову обеими руками.
— Джон, это моя самая удачная попытка. Надо только, чтобы все выглядело, как в настоящей жизни. Я смотрел в книгу до тех пор, пока на ладони не оказалось больше отпечатков, чем на странице. Старался, пока не побагровел и не взмок. Я знаю каждый дюйм ее тела лучше, чем мать — собственное дитя. Естественно, лучше, чем мать. Хотя своей матери я вовсе не знал. Картинки только портят дело. Они лишь точки, краска и механические тени. Я способен над ними фантазировать, но не могу влезть внутрь. Не могу оживить. Я смотрю фотографии теле- и кинозвезд; потрясающие тела, губы, улыбки и все такое. Мы с ними наедине: я, они и мое желание; я смотрю на них и говорю: «Я эту сделаю», — но не способен — не знаю как. Понимаю, что они этим занимаются, но не представляю, каким образом. Ты мой единственный шанс — побывать там, почувствовать, ощутить, ибо нам нужно, чтобы об этом рассказывали. Какой дурак выдумал, что фотография стоит тысячи слов? Фотография только подразумевает тысячу других фотографий. А рассказ человека человеку одушевляет, позволяет унюхать запах пота. Джон, ты меня слушаешь, Джон?
Джон сидел, не оборачиваясь на Клива, задрав подбородок; длинные темные волосы обрамляли бледное лицо. Он вглядывался поверх Круглого пруда, за дворец покойной принцессы, за церковный купол, за Кенсингтон, Шеферд-Буш, квартиру Петры и «Мэгги О’Дун», за шоссе М25 и Котсуолдские холмы, поверх голов актеров, изображающих на лужайке Пирама и Фисбу[30], за Уэльс, через Бристольский залив, за Ирландию, через Атлантику, за Нью-Йорк и статую Свободы, Аппалачи, плоские прерии, Скалистые горы, сквозь теплынь и туман Калифорнии, в Голливуд. Всматривался, но ничего не мог разглядеть. Слезы наворачивались на глаза и слепили в последний момент.
— Ты плачешь? Ты что, плачешь? Черт! Почему ты плачешь? О чем ты плачешь? Что я такого сказал?
