; говорит, что классик. Я посмотрела, у нас вроде нет. Попробуйте продать ему что-нибудь еще.
Ощущая всю нелепость происходящего, Джон снял с полки тонкую книжицу в мягком переплете и решительно двинулся в зал.
Миссис Пи стояла за прилавком и разговаривала с одутловатым студентом.
— Это Джон, он вам поможет, — произнесла она без особой надежды.
— Вам, случайно, не это нужно? Ги де Мопассан?
Студент улыбнулся, сказал спасибо и вышел.
— При чем здесь Мопассан? — возмутилась миссис Пи. — Он не упоминал никакого Мопассана. Говорил про Беллами. Чем больше я варюсь в этом бизнесе, тем тверже убеждаюсь: книги для человека вредны — засоряют мозги. Все вы, заядлые читатели, полоумные, замкнулись в собственном мирке со своими Мопассанами и Беллами.
Отворилась дверь, и через магазин прошествовала возвратившаяся после перерыва Дороти. Не говоря ни слова, она подошла и наотмашь ударила его по лицу.
— Сукин сын. Настоящий сукин сын. Как ты мог? Похотливое дерьмо!
— Вы все ненормальные, окончательно, безнадежно и бесповоротно ненормальные! — неодобрительно воскликнула миссис Пи.
Джон мялся возле прилавка.
— И что теперь? — Дороти сунула ему в руку газету. — Полюбуйся: ведь это ты. А другая — та самая Ли Монтана, что была здесь. Бедная Петра. Что это тебя понесло?
За ее спиной, маниакально ухмыляясь, Клив изобразил шесть-семь эротических поз и приемов.
— После работы Петра будет ждать тебя в кафе, хотя я ее отговаривала. — Дороти была готова разреветься. — Убеждала, что ты того не стоишь. Но она хочет поговорить. Ты так сильно ее обидел, что на ее месте я бы вырвала тебе яйца вместе с селезенкой. Так что придумывай свои жалкие извинения. Подонок!
Джон ничего не ответил. Зачем? Просто стоял и смотрел на двух разъяренных женщин, чьи лица так неодобрительно хмурились.
Остаток дня Джон провел кое-как: жался по дальним углам и в закутке туристических путеводителей, деловых учебников и философских трактатов нового времени. Миссис Пи рассердилась не на шутку. Вся ее горечь и чувство унижения по поводу бегства мистера Пи с субботней помощницей вспыхнули с новой силой и обратились на магазин. Дороти вела себя высокомерно, а Клив подмигивал, подталкивал локтем и хихикал, что было еще того хуже.
Петра сидела за одним из трех столиков крохотной кафешки, где отпускали продукты на дом и где они обычно собирались выпить капуччино, который означал конец рабочего дня продавцов. Она выглядела смуглее обычного, какой-то высохшей, по-опасному хрупкой. Черные глаза прятались под покровом век. На губах горькая беззащитная улыбка. Петра стряхивала пепел после каждой затяжки, и только это свидетельствовало о ее волнении.
