Бог знает, чем бы это кончилось, если бы, как обычно, обладающие властью не применили ее там, где не хватает аргументов. Притом власть была применена в самой грубой форме.
Тот сверхравный, который обвинял меня во лжи, поднялся с лицом, красным от гнева, и сказал:
— Не слишком ли долго эта обезьяна злоупотребляет нашими законами равенства? Но он забыл самое главное — девятый завет Оана: коси луг чаще… Всякий, кто не только на словах называет себя сыном Оана, заткнет глотку ублюдку!
Он подошел ко мне и ударил кулаком по лицу. Я пошатнулся, но удержался на ногах. Тотчас из толпы бросились ко мне трое или четверо прихвостней, повалили на пол и стали бить ногами. Я сжался в комок и старался только уберечь лицо и другие чувствительные места. Но убийство не соответствовало здешним правилам или не входило в планы сверхравных.
С толчками и зуботычинами они отогнали мерзавцев, и один из них крикнул:
— Вытащите его на двор и сделайте то, что верные слуги императора Глома сделали с изменником, обманувшим его доверие!
Меня схватили и выволокли на траву, а затем несколько гнусных негодяев, годившихся мне в сыновья, если не во внуки, помочились на мое распростертое тело. При этом они отпускали шутки. Я уже мало что видел, но могу с уверенностью сказать: вся толпа стояла в это время молча.
Избитого, окровавленного, изгаженного, меня заперли в полутемный подвал, где с шумом бегали крысы. Я был там не один. Незнакомый человек оказал мне посильную помощь, несмотря на отвращение, которое должен был вызывать исходивший от моей одежды запах. Он спросил меня, кто я и за что сюда попал. Я не имел причин скрывать что-либо и все откровенно ему рассказал. Он засмеялся, когда я говорил о том, как я посрамил сверхравных. Несмотря на разбитые губы, я тоже не мог удержаться от смеха.
В свою очередь, я задал ему те же вопросы. Он сказал, что его всегда сажают сюда на несколько дней перед приездом многократно-сверхравных из города, чтобы он не сболтнул лишнего. Местным начальникам слишком хорошо известна эта его слабость. Он не сомневался, что его скоро выпустят и он будет заниматься своим обычным делом — подносом воды к хлеву.
Этот чудак одной своей фразой подал мне мысль, над которой я стал упорно думать, когда он заснул на своей гнилой соломе. Положение мое было отчаянное. Здешние сверхравные не простят мне двойного преступления: помощи беглецам и диспута. Им ничего не стоит уморить меня голодом или довести до смерти каким-нибудь другим неприметным способом. Даже если они в конце концов вновь отправят меня на работы, мне уже никогда отсюда не выбраться. Надо было любой ценой привлечь к себе внимание вышестоящих сверхравных, связанных со столицей. Но как это сделать? Видимо, был только один способ: объявить, что я владею какой-то государственной тайной, и заставить их хотя бы выслушать меня.
