Я отнюдь не намерен представить себя воплощением ложной скромности, которая является оборотной стороной все того же раздражающего эгоизма: «взгляните, мол, на меня, я так благороден, что готов признаться в отсутствии благородства». И я не намекаю, что мой пример интересен именно своей необычностью. Напротив, он самый заурядный. Я знаю романиста, который в романах, где реально живет его душа, правдиво и ярко показывает высокую, страстную, одухотворяющую любовь мужчины и женщины и который в личной жизни только подглядывает в замочные скважины, словно жалкий клерк, мечтающий в своих меблированных комнатах о настоящем приключении. Знаю я и другого литератора, который в своих книгах кажется воплощением красоты и силы, а на самом деле сидит дома у камина, заплывший жиром, страдающий одышкой и ворчащий из-за пустяков. И я знаю многих писателей, черпающих в бутылке виски вдохновение для того, чтобы изобразить сурового трезвенника.
Нет, если бы обычный, неискушенный читатель был умным человеком, он боялся бы, как огня, личного знакомства с большей частью своих любимых авторов. И эта сакраментальная тайна нашей профессии, которую я столь легкомысленно раскрываю, объясняет, почему биографии писателей так мучительно скучны, если только, конечно, они не приукрашены.
Обратимся к герою нашей биографии — к Синклеру Льюису.
Безусловно, в личной жизни не было человека более непривлекательного и неприятного, чем он; ему симпатизируют немногие, и то либо из-за стремления к оригинальности, либо потому, что находят его беседу забавной. Что он действительно умеет, так это воспроизводить манеру говорить некоторых легкомысленных и болтливых людей. Он имитирует американского Бэббита, разглагольствующего о своем автомобиле, шведа или янки, говорящего по-немецки, профессора колледжа, вдохновенно читающего лекцию обо всем и ни о чем в частности.
Случайный слушатель может воскликнуть в восторге: «Этот Льюис умеет выразить самую суть человека, а через него — и всей цивилизации!»
Но он явно захваливает Льюиса. Если бы он знал его достаточно хорошо, он бы увидел, что Льюис повторяет все эти шутки по нескольку раз, с детским простодушием тех провинциальных остряков, которые изображены в его «Главной улице». В такие моменты он только упражняется, только делает «заготовки» для очередного характера. Пребывая в подобном «водевильном» состоянии духа, он совершенно возмутительно не считается с тем, что другим из собравшейся компании тоже хочется хоть изредка вставить словечко. Он ошеломляет их, сбивает с толку, буквально топит в потоке своих комических словоизвержений. Только так, очевидно, он способен произвести на них впечатление. Но что касается глубокой научной дискуссии, изящного и тонкого светского разговора, серьезного, профессионального обсуждения проблем искусства, в том числе и проблем, связанных с созданием и его собственных романов, он оказывается нем, как рыба.
