Было продано все, на что нашелся покупатель. Двор был распущен, все придворные были приставлены к проектированию. Вне рамок проекта остались лишь те из подданных, чьи занятия были абсолютно необходимы для поддержания благоденствия, а значит, и для выполнения княжеского плана. Был объявлен конкурс на название города; его выиграл некий профессор филологии, предложивший (по причинам, занимающим большую часть первого тома Вводных Замечаний к Городу) поименовать его Ррайннштадт.
Прокладка улиц и проектирование зданий были лишь малой, простейшей частью грандиозного предприятия. Нужно было спланировать и изобразить не только внешний вид каждого строения, большого и малого, но и их внутренний вид, их обстановку и, что самое важное, всех их обитателей — предстояло сочинить их биографии, их письма, записки и мемуары (взаимосогласованные и снабженные системой перекрестных ссылок, для чего требовалось неослабное внимание и масса кропотливейшего труда). Требовалось написать картины для размещения в галереях и музыкальные пиесы для исполнения в концертных залах (не пустышки, как то было в случае Шпеллензее, но творения глубокие и прекрасные), а также анализ и комментарии как к этим работам, так и к биографиям их авторов. Отделу, вычислявшему погоду в Ррайннштадте — характер облачности, периоды холодные и теплые, ясные и дождливые, — предстояло совершить настоящий переворот в метеорологии. Но важнее всего было планирование Музея и Библиотеки, а также их не известного еще человеку содержимого.
Этот наиглавнейший элемент предприятия был с самого начала окутан завесой секретности и — как следствие — домыслами. Даже те, кто работал в Музейном отделе, знали о тех его разделах, с которыми не были непосредственно связаны, не больше любого постороннего. Живо обсуждался вопрос, способен ли сам князь досконально проследить за ростом своего детища.
С другой стороны, внешний вид Музея был всем и хорошо известен — великолепное здание с окнами на просторную площадь. Его внутренняя организация также была известна любому, кто взял на себя труд изучить общедоступные планы — множество чертежей, где указывалось размещение стеллажей, шкафов и застекленных стендов. Одно крыло Музея отводилось миру природному, другое — гуманитарному. Аналогичным образом делилось и каждое из крыльев: природный мир распадался на животный и растительный, животный — на летающий, плавающий и пресмыкающийся, пресмыкающийся — на имеющий ноги и безногий, и так далее по непрерывно ветвящейся классификационной иерархии. Таким образом, каждое существо обретало свое логическое место в стеклянном ящике, установленном в соответствующем отделе (законно было предположить, что там будет много пустых ящиков, ждущих открытия существа, попадающего в тот или иной классификационный разряд — четвероногой птицы, если брать простейший из примеров, или пернатой рыбы). Мир гуманитарный был разбит в соответствии с исходной классификацией, основанной на пяти чувствах и трех способностях (память, рассудок и воображение), так что картины, к примеру, должны были размещаться на скрещении двух прекрасных лестниц, одна из которых вела в Фойе Зрения, другая же — в Зал Воображения (по коридору, проходящему через Отдел Ремесел, расположенный прямо над Холлом Осязания). В свою очередь путь к Истории пролегал через сводчатую Галерею Памяти, великолепный (сплошь мрамор и бронза) интерьер которой был запечатлен в серии превосходных гравюр. Взаимосвязанность и взаимозависимость человеческих познаний и достижений как в зеркале отражались в сложности внутренней архитектуры Музея, схожего и сравнивавшегося с губкой, кристаллом и живым, испещренным прожилками листом. Сеть переходов и коридоров непрерывно разрасталась, что вело к бессчетным переделкам чертежей и рисунков, происходившим по мере того, как из Музейного отдела поступали таинственные указания проложить, к примеру, прямой путь из Зальца Забытых искусств в Палату Религии или от Мезонина Честолюбия к Алькову Сметливости. Что означают или предполагают все эти переходы, знал лишь тот, кто был причастен к глубочайшим тайнам воображаемых смотрителей Музея, остальным же оставалось строить догадки.
