Так вот — с пятого уже класса папа ни разу не поленился произнести:
— Ну что, сынок? — как обстоят у тебя дела в школе физико-математической?..
Пусть будет по-папиному…
Между школами английской и музыкальной. За год до физико-математической.
Прямо на краю траншеи. Почти в центре столицы мировой державы. На задворках, правда. Я уже говорил — за школой, со стороны реки.
Как из учебника — классического цвета.
У художников этот цвет называется «капут мортум».
Потому что на lingua latina «caput mortum» — мертвая голова.
Именно такого цвета становится хорошо полежавший в земле череп.
Насколько мне хватает знаний, этот был женским.
Что уж точно — не раввинский.
Небольшой.
Но и не детский. По крайней мере, роднички закрылись задолго до наступления смерти.
Правильно вы говорите! — откуда бы мне, ребенку, было такое знать? Верно. И запомнить без специальных знаний такого нельзя — вихлявой детской памяти зацепиться не за что… Но легло в голову намертво — глазницы очень уж круглые… Потом, видимо, сопоставилось…
И еще… Я был весьма крупным ребенком. Хотя на память это совсем не влияет. Настолько крупным, что учительница по английскому даже жаловалась на меня — мол, не говорю, а… вещаю. Я тогда был крупнее даже Кольки Устиновича и Димки Бартоша. Недолго, правда. Уже в сентябре, на первом же уроке физкультуры, в шеренгу мне пришлось становиться не то третьим, не то даже пятым.
Но это уже — в другой школе. По-папиному выговаривать — слишком долго будет.
Было сухо и тепло. Береза распустилась. Ком земли рассыпался под лапой дракона. Вездесущий Юрка Василев соскользнул с гладкого лба caput mortum.
И вдруг испарился. И возник по ту сторону. Метрах в десяти от края.
Все происходящее с нами — неизбежное отражение прошлого.
Оно же смутно маячит в глубине зазеркалья.
А наше ego — глупое лишь зеркало.
Меня словно кто поманил. Я взлетел на вершину отвала… И тут ладонь, что манила, — растопырилась, уперлась в грудь. Стой, где стоишь!..
Я увидел, как Юрка со своей стороны земли показывает прямо мне под ноги выпученными глазами и указательным пальцем, выставленным вперед, словно лезвие перочинного ножика.
Я рассказал как-то моему младшему сыну, Кириллу. И подначил: «А нарисовать слабо?»
Он посидел полчаса, свесив язык на плечо… И неожиданно изобразил. Траншея, в разрезе. Нечто, в бороде и с пузом, стоящее на отвале грунта. «Типа папа». А по другую сторону, подальше от края, длинноволосый пацан, на полусогнутых. По моде. В широченных драных штанах, еле сидящих на заднице, и потому множеством складок сползающих книзу, в область кроссовок.
