Белый князь равнодушно пожал плечами.
– Мне твоя болтовня не любопытна, хан. Я прибыл биться с тобой, чтобы забрать сына. И не хотел бы это дело затягивать.
– Ты смел, князь, и мне это нравится, – Карахан сощурил чуть раскосые глаза, и блеск тёмно-коричневых зрачков в них не предвещал ничего хорошего. – Но ты дерзко смел, и я тебя накажу.
Он властно приподнял правую руку, и услужливый до раболепства кочевник подвёл к нему кобылу, опустился на четвереньки, чтобы хан мог ступить ему на спину и надменно сесть в украшенное золотом седло с золочёными стременами. Князь направился к своему коню, спокойно, одним движением поднялся на него и, по примеру хана, продел руку в крепёжные ремни щита из тростника, обтянутого толстой кожей, на которую посредине крепился стальной шишак. Оба противника неспешно поправили кожаные пояса с тяжёлыми саблями, перчатки на руках и разъехались каждый к своей воткнутой в землю пике.
Красное солнце клонилось к закату, растягивало тени гор по окружённой ими долине. Лёгкий ветерок дохнул в котловину, выветривая из неё душную жару предвечерней теплотой. Гомон толпы постепенно совсем утих, и воцарилась напряжённая ожиданием тишина. Звенящий стон тетивы боевого лука резанул воздух, и стрела с красным древком и белым оперением, промелькнула на равном удалении от готовых к схватке всадников, с чавкающим звуком впилась трехгранным наконечником во врытый в землю столб. Оба противника выдернули торчащие из земли пики, одновременно пришпорили коней, понеслись навстречу один другому. Их тени на смятой траве столкнулись грудь в грудь, с лязгом стали о сталь нанесли удар наконечниками пик в шишаки щитов и под треск переломленных крепких палок разделились, чтобы разлететься в противоположные стороны.
Всадники отбросили древки сломанных пик, отцепили от сёдел шестопёры. И опять с холодной яростью погнали коней к средине ристалища. На этот раз они съехались не для того, чтобы после одной сшибки разъезжаться. Первые, самые страшные по силе удары шестопёров лязгнули по шишакам щитов, врезались в защитную кожу, прорывая её до тростникового плетения, и противники, ожесточаясь в схватке, закружили в жестокой пляске. Лезвия шестопёров вгрызались в щиты, как будто зубья голодного демона, и вскоре искромсали кожу на них в лохмотья. Щиты были отброшены, а булавы с яростных замахов столкнулись. Два лезвия шестопёра хана не выдержали такого удара, с жутким лязгом и хрустом смялись, точно всего лишь были лепестками хрупкого цветка. Скрипя зубами от бешенства, он отшвырнул булаву и схватился за рукоять тяжёлой сабли. Его вызову последовал и Белый князь, откинул свой шестопёр, и кроваво-красные блики солнца лизнули расширяющиеся к концам лезвия сабель.
