), а поскольку вино текло рекой, и Ле-Мейн продолжал делать свое дело, мы вскоре обнаружили, что успели перезнакомиться и переговорить едва ли не с каждым из присутствующих.
К тому же там были женщины! Преподавательница из Саммервилла и две студентки. Ле-Мейн представил меня одной из них, однако я не разобрал фамилии: что-то вроде Фодергилл. Я попросил ее повторить.
— Лэнд, — сказала она.
— Лэнд? Это какое-то сокращение?
— Нет. Просто Лэнд.
Итак: Лэнд Фодергилл. Она сказала, что проходит „курс важнейших дисциплин“, каковыми оказались философия, политика и экономика. Маленькая, со строгой короткой челкой, не очень идущей к ее широкому лбу. Пытливые оливково-зеленые глаза, — когда курит, принимает вызывающий вид.
— А чем занимаетесь вы? — спросила она.
— Умираю от скуки.
— Что ж, тогда не буду больше отнимать у вас времени.
— Нет, — поспешил сказал я. Она уже начинала мне нравиться. — Я имею в виду, здесь, в Оксфорде: не выношу его. А вообще-то я занимаюсь историей.
— А, одна из молодых звезд Ле-Мейна. Ну, если это способно вас утешить, мне Оксфорд тоже не по душе.
Она сказала, что ощущает себя живущей в какой-то женской тюрьме или казарме. Упомянула своего отца, художника (явно полагая, что я о нем слышал), сообщила, что семья ее живет в Хампстеде. Я сказал, что пишу книгу о Шелли. Мы обменялись визитными карточками.
— Джизус-Колледж, — прочитала она на моей.
— Может быть, встретимся как-нибудь, выпьем кофе?
— Если смогу улизнуть от моей дуэньи.
Теперь, размышляя о ней, я нахожу ее очень привлекательной. Эти странные глаза просто-напросто врезаются в память.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. Почему Шелли? Теперь уж толком и не припомню. В школе я читал лирические стихотворения и, подобно большинству подростков, полагал, будто понимаю их. Помнится, мне попалась однажды цитата из Терезы Гвиччиоли, любовницы Байрона. Незадолго до смерти Шелли она познакомилась с ним в Пизе, по ее словам, он был очень высок, слегка сутул, с рыжеватыми волосами. Очень плохая кожа, отмечает она, но совершенно безукоризненные манеры. Думаю, это краткое описание — показавшее мне Шелли, каким я его не знал, — и было побудительной причиной. Шелли вдруг стал реальным, — а не обреченным блондинистым гением популярной иконографии, — и мне захотелось узнать о нем побольше, показать миру моего Шелли, настоящего, подлинного. Какими бы ни были недостатки написанной мной впоследствии книги, никто не вправе назвать ее героя идеализированным или опоэтизированным. К тому же Шелли умер молодым — в двадцать девять лет, — а преждевременная смерть человека великих дарований неизменно пробуждает в молодых авторах острый интерес.]
