Вступление к моим дневникам
„Yo, Logan, — написал я, — Yo, Logan Mounstuart, vivo en la Villa Flores, Avenida le Brasil, Montevideo, Uruguay, America del Sur,El Mundo, El Sistema Solar, El Universo“[1]. Вот первые выведенные мной слова, — или, если быть более точным, самая ранняя из моих сохранившихся записей, начало писательской карьеры, — фраза, начертанная на форзаце индигового карманного дневничка 1912 года (дневничок все еще со мной, прочие его страницы пусты). Мне было шесть лет. Я и сейчас[2] дивлюсь, вспоминая, что первые записанные мной слова принадлежали к не родному для меня языку. Беглый испанский, мною утраченный, составляет, вероятно, предмет величайшего из сожалений, которые я питаю в связи с моим в остальном совершенно счастливым детством. Вполне употребимый, но полный ошибок, грамматически незамысловатый испанский, на котором я говорю теперь, это беднейший из бедных родственников той инстинктивной речевой тарабарщины, что изливалась из моих уст в первые девять лет жизни. Удивительно, до чего хрупки эти ранние лингвистические способности, как легко и бездумно расстается с ними мозг. Я был ребенком двуязычным в подлинном смысле этого слова, а именно, в том, что испанский, на коем я говорил, ничем не отличался от языка любого уругвайца.
Моя родина, Уругвай, продержалась в голове у меня так же недолго, как простонародный испанский, на котором я некогда бессознательно изъяснялся. Я сохранил образ широкой бурой реки, на дальнем берегу которой плотно, будто цветки брокколи, теснятся деревья. По реке плывет узкая лодка с единственным сидящим на корме человеком. Маленький подвесной мотор прочерчивает на мутной поверхности реки быстро тающий кремовый след — лодка идет по течению, создаваемое ею волнение заставляет прибрежные тростники кивать и покачиваться, и вновь замирать, когда она проходит. Сижу ли я в лодке или слежу за ней с берега? Относится ли эта картина к излуке Рио-Негро, на которой я в детстве рыбачил? Или это видение одиноко путешествующей по времени души, обрывок такой же преходящий, как след, оставляемый лодкой в текущей воде? Я не могу, увы, утверждать, что таково мое первое надежное, датируемое воспоминание. Этот титул по праву принадлежит короткому и крепенькому обрезанному пенису моего учителя Родерика Пула, на который я с тайным любопытством поглядывал, когда Родерик выходил голышом из атлантического прибоя в Пунта-дель-Эсте, куда мы отправились вдвоем на пикник в один из июньских дней 1914 года. Мне было восемь лет, и Родерик Пул приехал в Монтевидео из Англии, чтобы подготовить меня к поступлению в Сент-Альфред, мою английскую подготовительную школу. Всегда плавай голышом, Логан, если есть такая возможность, — вот совет, который он дал мне в тот день, и которому я с тех самых пор стараюсь следовать. Так или иначе, Родерик был обрезан, а я нет — это объясняет, я полагаю, пристальное внимание, с каким я его разглядывал, но не то, что именно этот день, а не какой-то иной, застрял у меня в памяти. До этого точного момента отдаленные части моих ранних годов оставляли в ней лишь кружение картин, никак не закрепленных во времени и пространстве. Мне хотелось бы предложить нечто более эффектное, более поэтичное, в большей мере связанное, тематически, с последующей моей жизнью, но не могу, — а нужно быть честным, в особенности здесь.
