— Ты, Ваня, лучше уезжай. Ничего, видно, не поделаешь. Не то горе, что сын ушел в море… — Она вздохнула и вышла в сени.
И Карцов уехал, не дожидаясь окончания отпуска. Потом попросил перевести его на Север. А когда через два года приехал в деревню хоронить мать, Ксюшка была уже на сносях, огрузла, лицо ее покрылось коричневыми пятнами, подбородок заострился, и только глаза оставались прежними — бездонными. Карцов надеялся увидеть в них затаенную грусть, но они были спокойными и добрыми.
И Карцов никак не мог поверить, чтобы она не спала и мучилась из-за того вон щуплого, белобрысого и совсем не видного парня, который то и дело суетливо предостерегает ее от резких движений, громких разговоров и отставляет стакан с брагой:
— Мамочка, нам и этого нельзя.
И она покорно со всем соглашается.
Вот эта ее покорность больше всего удивляла и огорчала Карцова: он считал Ксюшку гордой. Не гордячкой, а именно гордой в лучшем смысле этого слова, когда оно выражает меру человеческого достоинства. Но сейчас он видел, что покорность Ксюшкина идет вовсе не от равнодушия или подавленности, а от сознания, что муж прав. Должно быть, они не просто ладили между собой, а и хорошо понимали друг друга, были счастливы. В Карцове шевельнулось нехорошее чувство зависти, но он тут же подавил его и предложил Ксюшке:
— Перебирались бы вы в нашу избу, она мне совсем не нужна. У вас-то тесновато, да еще вот и прибавление ожидается.
Карцов заметил, что белобрысого обрадовало это предложение, он вопросительно посмотрел на Ксюшку, надеясь, что та согласится. Но она отказалась:
— Спасибо на добром слове, но мы уж как-нибудь сами устроимся.
— Я же вам от чистого сердца предложил! — обиделся Карцов. — И мать тебя очень любила.
— Я знаю. — Ксюшка смахнула набежавшую вдруг слезу, вздохнула и, помолчав, добавила: — Добрая она была. Может, оттого и умерла так рано, что за всех переживала. И жила-то она не для себя, а для людей…
И Карцов вдруг понял, что Ксюшка обладает той же душевной щедростью, что была у его матери. И то, что Ксюшка так просто и хорошо сказала о его матери, вдруг всколыхнуло в Карцове все прежнее, он вспомнил, как сидел с Ксюшкой на завалинке, как утром мать нахваливала ее, как мечтала о внучатах. «А вот не дождалась», с грустью подумал он и покосился на Ксюшку. Она задумчиво перебирала пальцами бахрому скатерти. Карцов вздрогнул. Вот так же делала мать, когда сидела у кого-то в гостях…
Карцов уехал на другой день после похорон, оставив соседке деньги на поминки в девятый и сороковой день. Избу и корову он отдал колхозу.
