— Если я захочу? — Снова сигарета полетела через комнату и медленно и неохотно упала в углу. — Если я хочу? Нет, я как раз надеюсь, что мне выпадет великая честь увидеть завтра Ами. А сейчас тебе пора домой. Ведь прошлой ночью ты не сомкнул глаз.
— Верно. — Я тоже вспомнил об этом и сразу заторопился. Завтра, когда я пойду к Стенбергу, мне надо быть бодрым и внушающим доверие. — Спокойной ночи.
Теплый летний воздух был тяжелым и серым, как и в предыдущий вечер. Огни на шхерах казались бледнее, но по-прежнему посылали над водой свои дружеские мерцающие приветствия. После прокуренной комнаты Гуннара приятно было окунуть лицо в теплый чистый ветерок, долетавший с моря. Но я не направился прямиком домой, а сделал небольшой круг и невольно прошел мимо дома Ами.
Вероятно, я и не заметил бы, что в ее окне горит свет, если бы все остальные окна не были погружены в глубокий сонный мрак. Поэтому я увидел его задолго до того, как оказался у ее дома, но догадка, что это именно ее окно, возникла намного позже, когда я уже прошел мимо. Эта мысль пришла мне в голову внезапно, и в первый момент я не осознал, что она касается и меня лично. Просто подумал: ага, она еще не легла, должно быть, у нее было какое-то дело вечером. Я считал, что обладаю абсолютным правом собственности на Ами, что, возможно, на самом деле объяснялось обыкновенной усталостью. Я просто не представлял себе, чем она могла заниматься в час ночи у себя дома, а посему подумал: очевидно, я перепутал, это — чужое окно. Ами уже, верно, давно спит.
Я машинально прошел дальше, но мои шаги становились все медленнее, и наконец я остановился. Это все же окно Ами — или чужое? К этой мысли, поначалу связанной с конкретным фактом, позже примешалось все возраставшее желание узнать, чем могла заниматься Ами в столь поздний час. Я медленно вернулся назад. Вот и дом, где она жила, я стал выискивать освещенное окно, но не мог его найти. Я вглядывался в третий ряд окон — она жила на третьем этаже — и едва не столкнулся с мужчиной, который торопливо вышел на улицу. Он пробормотал извинения и поспешил прочь. Наконец я смог различить ее окно. Оно, как и все прочие, было погружено в серые летние сумерки.
Но пока я брел домой, во мне зародилось какое-то нехорошее предчувствие. Я еще не мог понять, что это, поскольку оно было слишком бесформенным и не превратилось еще в определенную мысль или чувство. То освещенное окно — было оно окном Ами или нет? А если это ее окно, то что она делала так поздно? Да что она вообще могла делать? Я никогда не видел, чтобы Ами дома занималась чем-нибудь, разве только слушала граммофон или листала журналы о кино. Конечно, порой она что-то вышивала, но никогда не завершала начатое. Наволочку или что-то в этом роде. Она объясняла, что это будет за вышивка — райские птицы или попугаи, — и всякий раз называла иначе. Но, Боже милостивый, не станет же Ами вышивать попугаев посреди ночи! Это какая-то нелепица! Может, это не ее окно? Тогда все эти райские птицы и тому подобное отпадают сами собой. Я погасил лампу и решительно отвернулся к стене: надо поскорее заснуть. А если все же это было ее окно? Какой-то мужчина налетел на меня у подъезда. Он извинился и приподнял шляпу или, правильнее было бы сказать, дотронулся до нее. Шляпа была серой, поля спереди опущены. Кто он такой? Длинный плотно облегающий плащ и серая летняя шляпа с опущенными полями.
