На ней было бикини белого цвета, и ее загар резко контрастировал с ним, за исключением полоски белой кожи поверх лифчика. Длинные черные волосы струились, как у Клеопатры, серые глаза, рот, немного великоватый для ее лица, почти идеальный нос, крошечный светлый шрам над переносицей. Иногда, соскучившись по ней, я вызывал в памяти образы, которые, как я думал, не соответствовали действительности – ее волосы не могли быть на самом деле такими черными, как я себе воображал, глаза – такими светлыми, а улыбка – такой сияющей. А потом я вновь с ней встречался, и мой восторг от того, что я просто смотрю на нее, сменялся изумлением при мысли о том, как она потрясающе красива.
Я обвил рукой ее талию, другую ладонь положил ей на бедро. Обнявшись, мы прошли через знакомый коридор мимо высоких папоротников в белых кадках и вверх по винтовой лестнице, по ее темным деревянным ступеням, окованным железом. Длинное и узкое окно, смотревшее на запад, было охвачено оранжевым пламенем солнца, застывшего на полпути между океаном и небосводом. Комната для гостей находилась на самом верху. Одна стена с окном была расположена под углом к западу, с тем, чтобы поймать лучи заходящего солнца и одновременно ослабить их нестерпимый блеск. Из другого окна была видна бухточка, поросшая травой, и песчаный пляж у восточной стороны здания.
Давно минуло то время, когда мы чего-то опасались, оставаясь одни в этом доме, – где днем отсутствовали муж и дети. Как только мы вошли в комнату, Эгги сняла купальник, я тоже быстро разделся, мы легли в постель и занялись любовью. Через дверь комнаты, которую мы специально оставили открытой, чтобы слышать все, что творится снаружи, врывались лучи закатного солнца. Ее губы имели привкус соли.
Потом мы шепотом разговаривали, обменивались общепринятыми постельными банальностями: «Тебе было хорошо?» – «Да, а тебе?» Эгги зажгла сигарету и уселась в кровати, скрестив ноги. В левой руке она держала маленькую пепельницу. Сам я не курю: лет семь как бросил. Я наблюдал за ней. Ее лицо блестело от пота, завитки волос на висках были влажными. Она спросила, не беспокоил ли меня локоть во время игры в теннис, я ответил утвердительно и спросил, откуда ей это известно. Она тут же изобразила в деталях акробатический трюк, который мы исполнили три минуты назад, и, скривившись, передразнила меня так же, как и я, когда переворачивался. Я рассмеялся. Она сказала, что ей нравится, как я смеюсь, а потом вдруг нагнулась и поцеловала меня. Часы на туалетном столике отстукивали минуты уходящего дня.
