— Вспыхнула красная ракета, — продолжал я. Я заорал «вперед!» и открыл огонь из ручного пулемёта. Люди поодиночке поднимались и ныряли в темноту. Сразу же начали бить немцы, и я видел, как схлёстывались огненные нити на поле, где бежал мой взвод. Бойцы не стреляли, боясь себя обнаружить, и только мой пулемет бил по Панову и красные точечки гасли где-то в черноте… И тут по мне шарахнули две мины. Очень близко. Сейчас трахнет третья… И что же? Вы представляете, мои ноги заработали. Подхватив пулемёт, я перемахнул в другое место чтоб уйти от третьей мины… Вы понимаете?
— Да.
— Я не симулировал. Я и вправду не мог тогда шевельнуть ногами. Но, пробежав, я понял, что внушил себе это… Ну, конечно, после этого я, подняв пулемёт, побежал вдогон взводу и вскоре настиг людей. Они лежали, уткнувшись в землю, и единственный младший командир, который был у меня, не поднимал их. Не стал поднимать их и я. Тоже уткнулся и перестал нажимать гашетку… Я уже стал понимать, что наше наступление — какой-то отвлекающий маневр…
Я замолчал и затянулся до кашля дымом махорки.
— Пулемётчика убило? — помедлив, спросила Лида.
— Да. Двоих ранило, а его убило.
— И вы считаете себя виноватым? — тоже не сразу сказала она.
— Считаю, хотя он мог остаться живым на поле, меня могли убить у пулемета. Всё это так… Но сегодня мне подумалось, что я проживаю чужую жизнь. Что те, кто остался тут, будь они живыми, сделали бы в жизни больше, прожили бы её лучше…
— Вы не будете жалеть, что рассказали мне об этом?
— Нет. Мне надо было кому-то рассказать… Да, сейчас я чувствую себя виноватым. А как вы считаете?
— Не знаю. Мне трудно судить… Но, наверное, хорошо то, что вы ощущаете какую-то вину…
— Хорошо? — усмехнулся я.
— Да, хорошо, — сказала она задумчиво, а потом спросила: — А тех, кто посылал ваш взвод, тех вы не считаете виноватыми?
— Ротный выполнял приказ…
— А вы? Вы тоже выполняли приказ…
— Да… Но, понимаете ли, тут другое… Если бы я послал пулемётчика в цепь, руководствуясь какими-то тактическими соображениями, — это одно, а я… я послал его вместо себя… здесь другое. Нет, я виноват, — сказал и бросил цигарку, потом добавил: — Я всю войну казнил себя. Сколько раз вызывался делать то, что мог и не делать… Но на войне я мог быть убитым в любую минуту, а вот когда она кончилась и уже нечем было искупить вину, видно, какой-то защитный рефлекс стал выметать это из памяти… — Я опустил голову.
Солнце уже закатилось за поле, и только узкая полоска тянулась вдоль горизонта.
