— А ты почему узнал? Клал ты его сюда, что ли? — засмеялся пристав.
— Класть не клал, Лука Потапыч, клал его, видать, не человек, а Николай Угодник… А только сейчас, видать, всем коленом завяз, аж лапоть весь в землю ушёл…
— Умницы, всё знают, — насмешливо сказал пристав. — Верите ли, всю зиму на поле лежал, ни одна собака словом не заикнулась, а теперь, поди, разыскали, и в какой день и в какой час свалился! Тоже народы! — Но, видимо, всё же убеждённый доводами мужиков, добавил: — И откуда это его нелёгкая занесла сюда?
— Видать, что не наш, — ответил низенький старичок понятой, оглядывая одежду замёрзшего.
— Известно, не наш: портки словно как с полеха, полехи такие носят, — поддержал его сотский.
— А может, и саян. Саяны тоже обряды имеют…
— Гляньте лапоть, ребята! Нешто это наш лапоть? И лыко не наше, и задник не по нашему сведён. Это вот с Моздока приходят которые, да со Старполя, у тех такие лапти бывают.
— Ну, что ж с ним маяться, ребята, под праздник! Бери топоры, вырубай его с землёй, коли поднять нельзя! — решительно скомандовал становой. — А то мы с ним и сами в поле помёрзнем — вишь, пурга начинается.
— И как это его раньше никто не углядел? — заметил кто-то из понятых.
— Ишь ты, — лукаво усмехнулся Лука Потапыч, — и чего только брешете? У вас каждый мальчишка давно знал, что на поле замёрзший лежит, а вы всё таитесь по глупости, думаете, как бы самим под вину не попасть… Тот молчит, этот молчит — сторонится, без меня, мол, найдут. Я ведь, ребята, все ваши тропинки знаю — стреляный воробей.
— Может, кто и знал, ваше благородие, а только нам о том неизвестно, — политично заметил, глядя на начальство, староста.
— Толкуй там! Знаю я вас. Давно разнюхали, и кто такой, и шёл откуда, и куда шёл, и зачем шёл. Что Сидоровой козой прикидываться? И брехать даром нечего. Я уж их и не спрашиваю, — продолжал становой, обращаясь к нам с братом, — пишу для порядка в протоколе, что, мол, при допросе соседних жителей оказался неизвестным. Всё равно ничего не добьёшься — знать, мол, не знаю и ведать не ведаю. Да я их, впрочем, и не виню: люди рабочие, где им время на следствии да по судам терять! Верите ли, Анатолий Львович, когда я ещё служил в Льговском уезде, тело тоже на самой большой дороге оказалось, на шляху. Так что бы вы думали? За четыре версты стали свёртывать, прямо по хлебам двенадцать вёрст крюку давали, так что по овсу такую дорогу накатали, лучше почтовой.
Между тем, пока становой делился со мной воспоминаниями о своей служебной практике, понятые подрубились под труп так, что он оказался теперь точно лежащим на каменном пьедестале.
