Наконец Чар устало опустилась на изящное кресло в стиле Людовика Четырнадцатого, придвинув его к низкой перегородке, отделявшей главное помещение от небольшой ниши, в которой Пилар разместила самые изысканные вечерние туалеты. Чар сидела, прислонившись к резной спинке, вслушиваясь в возбужденный гул голосов большого приема.
Но через несколько минут ее задумчивое уединение было нарушено вспышкой фотокамеры. В глазах заплясали радужные пятна. Она рассердилась на бесцеремонного фотографа и зажмурилась, но, когда пятна наконец пропали и зрение восстановилось, очаровательно улыбнулась. Слава Богу, что ей хватило выдержки не оттолкнуть представителя прессы.
— Простите, — произнесла она приветливо. — Я вам мешаю? Вы фотографируете эти платья?
Чар еще на мгновенье закрыла глаза, чтобы окончательно избавиться от последствий внезапной вспышки, и вдруг почувствовала удивительно знакомый запах. Кто-то взял ее за руку. Его слова прозвучали так близко, что он едва не коснулся губами ее уха. Чар не сразу могла вспомнить, почему ей так знаком этот голос. Теперь, не открывая глаз, она пыталась вызвать в памяти тот момент, когда слышала его.
— Разве мне в голову может прийти мысль фотографировать здесь что-нибудь, кроме вас?
Теперь сомнения Чар рассеялись. Воспоминания о странном волнении, пережитом ею на свадебном приеме Дженифер, когда она встретила этого человека, вспыхнули неожиданно ярко. Непроизвольно, помимо желания Чар взволнованная улыбка озарила ее лицо. Она знала, чьи пальцы нажали на затвор фотокамеры и кто произнес эти слова, одновременно насмешливые и полные восхищения.
— Флетчер Хокинс, — сказала Чар, открыв глаза, и увидела перед собой его улыбающееся лицо.
Она еще раз внимательно оглядела его, словно проверяя впечатление после их первой встречи. Иссиня-черные волосы были немного длиннее, чем того требовала мода, глубоко посаженные глаза горели под темными ресницами. Смуглое лицо поражало такой экзотической и яркой красотой, что у Чар перехватило дыхание. Единственной уступкой протоколу званого вечера с его стороны был свитер от Миссони. Выдержанный в золотисто-коричневых тонах, он прекрасно оттенял цвет его глаз, подчеркивал матовую гладкость кожи. На Флетчере были старые джинсы и шарф из тонкого кашемира, надетый скорее для тепла, чем в качестве модного дополнения. У него, безусловно, был свой собственный стиль. Это сразу бросалось в глаза, и Париж никак не повлиял на его манеру одеваться.
