Я доставлял хлеб в богадельню, двенадцать неподжаристых батонов для испорченных зубов. В коридоре, где стояли наготове каталки для мертвецов, я задержал дыхание, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу. С потолка то и дело шмякалась вниз влажная штукатурка. Вручив хлеб поваренку, я снова лихо оседлал свой велосипед и развил скорость. Поваренок проводил мою новую бибикалку почтительным взглядом.
Затем мне надлежало объехать все харчевни, у каждой из коих имелся отдельный вход для поставщиков. И хотя теперь у меня был свой мотор и я не сгорал от стыда, как обычно, подавальщицы все равно угощали меня стаканом «негритянского пота». Этот напиток с черным континентом на этикетке, а именно мысом Бурь, мысом Доброй Надежды, который первым из европейцев в 1487 году обогнул Бартоломео Диас, подкреплял меня всю оставшуюся дорогу.
На виллу местного царя и бога по имени «Негель и Шталь» я доставлял особый хлеб «бирхер-беннер». Прибыв к месту назначения, я первым делом пускал вверх высокую дугу мочи, дабы позолотить садовую калитку.
Перевернув на спине пустой короб (чтобы улучшить аэродинамику), опустив голову чуть ли не до самого руля, я стремительно несся вниз по дороге. И с шиком, как никогда прежде, тормозил рядом с девушками.
В то время велосипедисты еще не носили шлемов. На поворотах я дырявил педалями асфальт, так что искры летели, и задел плечом какой-то флагшток. Его свисающая проволока провела кровавый пробор на моем черепе.
Отец стойко ассистировал нашему врачу, пока тот сбривал мне волосы и накладывал швы, и только на восемнадцатом стежке, когда все уже было позади, грохнулся ему под ноги.
Когда мы покидали амбулаторию, у каждого из нас красовался на голове белый тюрбан.
Велосипед, к счастью, не пострадал.
В затылке Солнышка через две недели после его рождения пробурили две дыры. Чтобы остановить быстрый рост черепа. На свету было видно, как во взъерошенных волосиках бьется его сердце. Солнышко тянулся короткой ручонкой к голове и касался пальцами пульсирующего места. Я называл его двухтактником, а он смеялся.
Так что у каждого из нас был свой моторчик.
С этим оборудованием можно было жить.
В тени каучуковых деревьев ожидала своего воскресного хлеба дочь садовника. Я вошел в оранжерею с заднего хода и страшно испугал ее своим тюрбаном.
Мы поделились заботами переходного возраста, а потом долго молчали, язык к языку. Пока не запотели окружавшие нас стеклянные стены.
В оранжерее пахло торфом.
