– Назад! Опасность! – прорычал Иван и, не зная, подействует ли раствор на ящера, на всякий случай всадил самонастраивающуюся иглу в его толстую шкуру.
Липкий и склизкий язык метнулся изнутри ближайшего к ним розового цветка, захлестнул Ивана за шею. На толстую шею и на лапы ящера тут же набросились три языка из других цветов. Они повалили ящера, словно безвольную тушу, и Ивана рвануло, вырвало с седла к розовому лепестку. Лепесток в мгновение завернулся вкруг его стопы, жгучая боль пронзила тело, парализуя и подавляя сопротивление. Однако рукав дополнительных мышц уже подчинился бессознательному побуждению Ивана, перчатка вмиг перехватила у горла толстый змееподобный язык, сдавив так, что брызнул чёрный сок.
– О-о-о! – раздался изнутри хищного цветка пронзительный стон.
Лепесток ослабил хватку, и Иван выдернул ступню. Она пылала, будто после ожога раскалённым железом. Выхватив из ножен меч, Иван раз за разом рубил предательский цветок, покрывая сталь меча чёрной кровью, разрубал лепестки на части, пока стон не прервался. Затем отшвырнул от шеи омерзительно шевелящийся конец языка, кинулся на выручку ящера. Топтун от действия укола приходил в себя, хрипел и визжал, отчаянно сопротивлялся. Помощь к нему подоспела как раз вовремя. Освободившись от всех обрубков цветов, ящер вскочил на лапы и, едва Иван оказался в седле, он очертя голову понёсся через поле, как если бы обезумел от пережитого ужаса.
Он рвал и топтал попадающиеся на пути хищные цветы, Иван же взмахами меча направо и налево срубал языки, которые выстреливались к ним на перехват.
– О-о-о-о! – преследовал их жуткий многоголосый стон истекающих чёрной кровью цветов. Стон этот исходил из-под земли, и земля под ними шевелилась корнями.
Они вырвались с поля в заросли леса, но ящер ошалело давил всё, что было перед ним, и вдруг выбрался на укрытую шапками листвы и ветвей деревьев широкую тропу. Он помчался по тропе, мало обращая внимания на разбросанные по сторонам кости и скелеты самых разных животных и хищников, среди которых попадались останки всевозможных ящеров.
Рослый туземец, нехитрое одеяние которого состояло из чёрной набедренной повязки, бесшумно раздвинул ветви с частыми длинными листьями, с верха старого дерева всмотрелся туда, где в лесном мраке размывались очертания тропы. Тропа эта была достаточно широкой, чтобы по ней могли проходить крупные животные, и лунные отсветы, которые прорвались сквозь густые переплетения буйной тропической растительности к её середине, заляпали вытоптанную землю серебристыми пятнами. По левую руку туземца к дереву, на котором он укрылся, волокнами коры была привязана толстая и длинная полая трубка из какого-то растения. А на конце трубки выделялась упругая груша из застывшего растительного сока, – она была внушительной, в ней уместились бы почти три головы туземца. Деревянные вёсла, накрест сбитые костяным гвоздём, в месте сбоя крепилась к толстому ответвлению ствола дерева таким образом, что наполненная воздухом груша оказывалась между их плоскими лопатками.
