— Да-да, — согласилась Джинни. — Разумеется. Это все очень серьезно… Но я, однако…
— На стене проступают письмена, Джинни… Общество трещит по швам. Доказательством тому — Оклахома-Сити, бомбовые удары по Всемирному торговому центру, Дэвид Хассельхофф. Все складывается в целостную картину…
— До скорого, Джинни, — попрощался человек в пальто, толкнув дверь в перегородке возле стола Джинни.
— Угу, Фред, до свидания, — сказала Джинни.
Фред смерил меня взглядом.
Я улыбнулся:
— До скорого, Фред.
— Угу, — произнес Фред. — Ну, пока. — И он вышел.
Я поглядел на висевшие над Джинни стенные часы: 5.22. Все служащие, насколько я мог это видеть, уже разошлись по домам. Только вот Джинни задержалась. Бедная Джинни.
Я поскреб затылок, несколько раз проведя по нему пальцами — наш с Энджи условный сигнал, означающий: «порядок», и обезоружил Джинни, поглядев на нее в упор ласковым, дружелюбным и блаженным взглядом безумца.
— Трудно стало подниматься по утрам, — сказал я. — Очень трудно.
— Вы в депрессии, — благодарно отозвалась Джинни, словно поняв наконец что-то, бывшее для нее дотоле за семью печатями.
— Скорблю я, Джинни, глубоко скорблю.
Когда я произнес ее имя, она будто слегка дернулась и тут же улыбнулась:
— Скорбите по поводу фен-до-скопа?
— Фен-де-сьекля, Джинни, — поправил я ее. — Да. Чрезвычайно. Я что хочу сказать, заметьте, при всем моем несогласии с его методами, возможно, Тед Качински был все же прав.
— Тед, — сказала она.
— Качински, — добавил я.
— Качински.
— Бомбист, — уточнил я.
— Бомбист, — задумчиво повторила она.
Я улыбнулся ей.
— Ах да, — внезапно встрепенулась она. — Бомбист! — Ее взгляд прояснился. Она оживилась, словно внезапно сбросила с плеч огромную тяжесть. — Понимаю.
— Понимаете? — Я наклонился вперед, подавшись к ней.
Ее взгляд вновь затуманился смущением.
— Нет. Не понимаю.
— Ах… — Я откинулся в кресле. В глубине офиса в углу, как раз за ее правым плечом, высилось окно.
«Там холодно, — внезапно подумал я. — Ее продует».
Я опять наклонился к ней через стол.
— Отклики критики на лучшие опусы современной масскультуры обескураживают меня, Джинни!
Она опять дернулась, отпрянула, затем улыбнулась. Видимо, такая у нее была привычка.
— Согласна.
— Обескураживают и ставят в тупик, — продолжал я. — И это ощущение тупика порождает гнев, гнев же, в свою очередь, порождает депрессию, ну а депрессия… — голос мой взметнулся ввысь, оглушив Джинни визгом, в то время как над подоконником возникла Энджи, а устремленные на меня глаза Джинни сделались огромными, как блюдца, и левая рука ее нырнула в ящик стола, — погружает в скорбь. Скорбь истинную, непритворную, не надо обманываться — и ты скорбишь по поводу упадка искусства и упадка критического гения и конца тысячелетия, когда все вокруг полнится ощущением фен-де-сьекля!
