Тяжело дыша, он ждал. Собака была здесь, кружила рядом чёрным призраком. Она уразумела, что жертва не беспомощный агнец, и выжидала момент.
Стойка-вешалка, вспомнил Генри. Она упала, лежит где-то рядом. Если удастся как-нибудь завладеть им… Но как это сделать в почти полной мгле, с кровью, хлещущей из голени, имея в распоряжении только пару секунд? Здравый смысл обречённо шептал: Всё кончено, Генри. Игра проиграна.
Иди к чёрту, в ответ прошипел он, смещаясь влево, ближе к стойке. Ладонь лежала на полу, раненая нога отбрасывала снопы искр при малейшем шевелении. Искры летели и перед глазами – целый новогодний фейерверк.
Он искал. Шарил ладонью по полу, вытянув руку до боли в суставах. Стойка должна быть где-то здесь, не могла она откатиться в другой угол… или могла? Нет. Генри не хотел думать о таком исходе. Даже мимолётная мысль вызвала скручивающую боль в солнечном сплетении.
Есть! Указательный палец задел стержень, и в этот момент собака наконец решилась на новую атаку, словно догадалась о зарождающейся угрозе. Может, она и догадалась. В уме этой твари нельзя было отказать. Увидев тень, серой молнией метнувшуюся к нему, Генри успел поднять левую руку, инстинктивно защищая лицо. Последнее, что он запомнил чётко – шершавый тёплый язык, шурующий под локтём. Потом нахлынула бордовая волна…
Он не знал, сколько лежал в отключке. С равным успехом это могло продолжаться две секунды или пару часов. Когда Генри пришёл в себя, собака всё ещё была близка. Она опять победно нависла над ним, опрокинутым на спину. Генри попытался пошевелить руками. Правая кисть исправно коснулась краешка стержня, а вот левая почему-то отказывалась подчиняться.
Собака вскинула голову, распрямив язык. Генри не хватило времени вспомнить, что предвещал этот жест – было уже поздно. Еле заметное шевеление шеи твари вниз, и под левой ключицей вонзилось жало, рассекая кость, как стекло режет масло. Генри не потерял сознания, хотя потом полагал, что при такой чудовищной боли надлежит либо вырубиться надолго, либо тут же, на месте, сойти с ума. Впрочем (думал он впоследствии), вполне мог иметь место второй вариант… да просто он сам не заметил этого.
Он закричал, забился, прикованный живой сталью к полу. Крови из раны вытекло мало: она вся уходила по жёлобу в жало. Собака с аппетитом высасывала кровь.
Даже в этот, казалось бы, невозможный миг Генри не утратил способности действовать. Не переставая кричать, он дёрнулся вправо и наконец-то сжал в руке заветную стойку. Она была почти невесомой – может, оттого, что все мышцы руки напряглись до предела, как гитарные струны. Он развернул стержень, направил верхний конец к пирующей собаке. В такой темноте бить наверняка было невозможно, но холод и боль, распространяющиеся от плеча к шее, подстегивали его. Генри резко махнул стержнем, вложив в движение жалкие остатки сил. Он кричал. Он кричал не умолкая.
