Завтрак закончился. Нужно было что-то делать. Генри твердо знал одно: в дыру он залезать не будет. Всему есть предел. Он чувствовал, что достиг этого предела. Если он ещё раз увидит этих тварей… этот молочно-белый свет… он не выдержит. Потом, может быть. Но не сейчас. Ему нужно отдохнуть. Генри лёг на диван, чувствуя боль в мышцах и пустоту в голове. И скоро уснул, загипнотизированный вращением лопастей. На этот раз ни радио, ни телевизор ему не помешали.
И снился ему сон. Даже не сон, а жуткий коллаж, составленный из отрывков предыдущих дней. Он был везде и нигде, всегда и никогда. Он видел одновременно множество людей, и все взывали к нему за помощью, протягивая руки. Синтия в розовой блузке с оторванной пуговицей, Джаспер со своей ужасной причёской, перепуганный толстяк ДеСальво, бьющийся об окошко камеры, и многие, многие другие. Были знакомые лица, были незнакомые. В этом мельтешении он видел собственную мать, Фрэнка Сандерленда, Айлин Гелвин, Хогана Кларка, лучшего друга детства. Они все умирали, и он понимал, что только он, никто другой, может спасти их. Но он не знал, что делать. Единый во многих лицах, он в панике пытался вытянуть их из лап смерти, но его жалкие попытки оставались безрезультатными. И Синтия снова истекала кровью на его руках, Джаспер вспыхивал кричащим факелом, ДеСальво плавал в гнилой воде. Наконец все образы, все параллельные вселенные сфокусировались на одного-единственного человека. Он, естественно, тоже умирал – жизнь покидала его, но Генри никак не мог взять в толк, отчего он умирает. Но осознание, что смерть этого человека ужасна и не идёт ни в какое сравнение со всеми остальными, хлестала по нервам, обрывая проводки в мозге, зажигая синие искры. И когда человек наконец умер, он вдруг понял, кто это – и закричал. Крик глухим стоном вырвался из его груди; Генри подбросило на диване, он замахал руками и больно свалился на пол. На мгновение показалось, что его квартира – вовсе не его квартира, что всё вокруг другое, и телевизор светится, и радио поёт, и часы ходят с бешеной скоростью… Он поднял голову, размыкая веки, и увидел, что всё осталось прежним. Сон, на этот раз это точно был сон. Но когда он вставал, перед глазами стояла агония последнего в мире человека. Генри содрогнулся от страшного воспоминания. Такому воспоминанию не должно было быть места в его голове, потому что оно могло свести его с ума и слишком скоро отправить в могилу… но он не мог забыть. Он всё помнил. Он знал, кто этот обречённый.
