Получить разрешение на отлучку, будь то в обычный или в праздничный день, Назарычу было не так-то просто. Дело в том, что, помимо своих служебных обязанностей, он нес еще и обязанности прислуги в доме Павловского: таскал из колодца воду, колол дрова, угонял в стадо коров. Отпустить Назарыча на несколько часов со станции для «хозяев» было очень и очень нежелательно. «Ну, да ничего, — закончил ночные раздумья Назарыч. — Поди, уважат, ведь я буду вроде именинника — двадцать пять лет…»
Отпрашиваться Назарыч решил не в воскресенье, когда хозяева спят долго, а накануне.
В субботу днем Назарыч зашел в дежурку. Дверь кабинетика была приоткрыта. Павловский за столом читал большую синюю бумагу. Должно быть, что-то очень важное содержала бумага, потому что лицо Павловского было нахмурено.
Назарыч приблизился к двери и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
— С просьбой я. Можно?
— Говори, — разрешил Павловский, отложив бумагу в сторону.
— Мне бы надо отлучиться завтра на весь день.
— Куда?
— Да тут в одно место… За семь верст. На перегон, к путевому сторожу Аброськину.
— Чего это тебя потянуло к нему?
Назарыч замялся.
— Да вот… Надо нам с ним немножко отметить завтрашний день.
— Завтра обычное воскресенье, чего его отмечать.
— Мы с Аброськиным примерно как раз в этот день прибыли сюда… двадцать пять лет…
— Сколько?
— Двадцать пять лет. Первые костыли тут забивали.
— Юбиляр, значит?
— Как?
— Я говорю, юбиляр.
— Да уж не знаю, как там по-вашему, а только — двадцать пять.
Павловский взял в руки синюю бумагу, повертел ее:
— Ты вот что, напомни-ка мне о своей просьбе завтра утром, а то сейчас мне не до тебя.
Назарыч кашлянул, сказал «спасибо» — и направился к выходу.
Перед сном он согрел воды, вымыл голову, подбрил усы и бороду, а затем принялся за одежду. Из ящичка были вынуты голубая с белыми горошинами сатинетовая рубашка, синие суконные штаны и черный пиджачок. Все это надевалось по самым большим праздникам. Рубашку и штаны он аккуратно выгладил катком, а сморщенное место на пиджачке смочил горячей водой и расправил ладонью. Потом он достал из шкафчика коричневый кулечек и проверил его содержимое. Все было в целости: пять длинных конфет, обернутых разноцветными бумажками, — как раз по количеству Спиридонычевых внучат — и столько же пряников-лошадок. Конфетам за это время ничего не сделалось, а вот лошадки немного почернели и усохли.
Припас Назарыч подарок и для своего друга — да какой еще! В день объявления войны через разъезд передавалась депеша о закрытии всех казенок. Услышав эту новость, железнодорожники кинулись в деревню Левшино. Пошел туда и Назарыч, и на его долю досталось две бутылки водки. Одну он помаленьку выпил в большие праздники, а другую припрятал до особого случая. И вот этот особый случай настал. Назарыч вытащил из ящика дорогой гостинец, потрогал сургуч, провел ладонью по стеклу и снова уложил бутылку на прежнее место, чтоб взять ее оттуда в самую последнюю перед уходом минуту: «А то не ровен час, увидит кто-нибудь, и тогда затеется такая канитель, что и не рад будешь».
