— Так ведь война.
— Ну, а война-то зачем?
— Как то есть зачем? — удивился Антон Кондратьевич. — Для покорения.
— А покорение для чего? — не отставал Тырнов.
— Для богатства. Будет земли больше — капиталу прибавится.
— У кого прибавится-то: у нас с тобой или еще у кого?
— Тут, видишь, дело какое… — замялся Антон Кондратьевич. — Тут дело такое…
— Какое?
— А такое. Воины были и будут всегда. Дрался наш люд с татарами, с французами, с турками, с японцами, ну, а теперь на русскую долю выпали немцы. Покрошим их, покажем свое геройство, а потом отдохнем несколько годочков и опять с кем-нибудь сцепимся. Так уж божий свет устроен.
— Ты не виляй, Кондратьевич, а говори — у кого капиталу от войны прибавится? — наседал Тырнов.
— «У кого, у кого». Известно, у кого — у казны.
— А казна чья?
— Известно, чья — казенная.
— А все же, чья?
— Да чего ты вцепился в меня? — Антон Кондратьевич махнул рукой и насупился.
Тырнов улыбнулся:
— А казна-то твоя в руках царя да богатеев. Вот и раскидывай мозгами.
Но Антон Кондратьевич не стал «раскидывать мозгами», а продолжал доказывать свое.
Егорка понял, что Антону Кондратьевичу очень хочется того же, что хотелось Егорке, — наколошматить немцам, а вот отец и дяденька Тырнов почему-то этого не хотели.
Когда спор немного утих, отец достал из кармана письмо:
— Послушайте, что нам пишет Никита Аверьянович. Это письмо кинул мне из вагона какой-то солдат.
«Здравствуйте, земляки!
Пишу вам обчее письмо первый и, может быть, последний раз. Сидим мы в окопах всю зиму, обовшивели все, как шелудивые черти, обземлились, и пахнет от нас мертвечиной. Пуляем мы в них, они в нас, и не видим ни конца ни краю. Одним словом, живем хуже кротов. Над кротами хоть смерть не кружится, а над нами кружится. Побывал два раза в госпитале. Первый раз врезался в мягкое место осколок от снаряда, а другой раз прострелили навылет икру. Там и там затянуло.
Дорогие земляки! Прошу вас — выручайте. Жена писала мне, что ей с ребятишками очень туго приходится из-за топлива — замерзает. Если не забыли меня, помогите, чем можете, шпалами там гнилыми или еще чем-нибудь. Бог даст, вернусь — рассчитаюсь.
Ну, вот пока и все. Всем вам низкий поклон.
Никита Аверьянович Шатров».
Складывая письмо, отец спросил:
— Что делать будем?
— Тут дело ясное, — сказал Антон Кондратьевич, — нужно уломать мастера. Неужели он не посочувствует и не выделит сколько-нибудь шпал?
— Нет, не посочувствовал, — ответил отец. — Я уже был у него с этим письмом. Он сказал: «Нельзя, начальство не разрешает».
