— Вот опровержение ваших доказательств.
Директор ткнул пальцем в сторону Павловского и лошади.
— Не вижу ничего сверхъестественного, — сказал Леонид Евгеньевич.
— А вы как следует присмотритесь. Вам это полезно, ведь это один из рыцарей вашей службы. А вырвался он сейчас, как я понимаю, прямо из кромешного ада, где на нем черти молотили горох! Неужели не заметно?
Директор засмеялся. Вслед за ним засмеялись остальные господа, а толстяк даже захохотал.
Павловский не знал, как себя вести: то ли стоять в прежней позе, с опущенной головой и с хмурым выражением на лице, то ли поднять голову и смотреть виноватыми глазами, то ли самому засмеяться.
Хмуриться нельзя, могут подумать, что он обиделся, виноватое выражение лица может быть истолковано как сердитое. Лучше всего, пожалуй, если он засмеется. Этим он даст понять, что слова, сказанные директором дороги, настолько остроумны, что даже он, сам осмеянный, не в силах удержаться от смеха.
Павловский поднял голову, взглянул на веселые лица начальников и попытался засмеяться. Смеха не получилось — куда-то исчез голос — зато улыбка вышла на славу: широкая, во весь рот.
— Смотрите-ка, господа, ведь он еще и смеется! — сказал директор и насупился.
Смех моментально прекратился, улыбки исчезли. Улыбался лишь один Павловский.
— Смеешься, каналья! — взвизгнул директор и стремительно подскочил к Павловскому.
Колени у Павловского задрожали еще сильнее, и он снова опустил голову.
Смотреть на эту картину было неловко, лица у лагунковцев сделались серьезными, хмурыми, кое-кто из них отвернулся.
Егорке стало жалко Павловского, было удивительно — такой высокий и здоровый, а боится такого маленького и сухонького.
Постояв некоторое время без движения, директор вдруг вскинул правую руку. «Неужели хочет ударить?» — пронеслось в голове у каждого. Но директор не размахнулся; он сорвал с Павловского фуражку и пустил ее вдоль перрона. Фуражка некоторое время катилась колесом прямо, а затем повернула в сторону и легла козырьком вниз у ног Назарыча. Назарыч нагнулся, чтобы поднять ее.
— Не сметь трогать! — крикнул директор и, повернувшись к Самоте, спросил:
— Как вас?
— Дорожный мастер Кузьмичев!
— Так вот, Кузьмичев, ведите нас и показывайте. А вы, Павловский, крепче держите свою лошадь и следуйте за нами.
Самота повернулся по-военному, стукнул каблуками, сказал: «Пожалуйте!» — и направился по линии к стрелкам. Рядом с ним зашагал директор.
За ними двинулась свита, а сзади поплелся Павловский с лошадью.
