— Курт, что ты тут делаешь? — вопросил майор Шранк, входя в палату. — Тебя там медсестричка обыскалась уже. Виорика Стан, кажется.
Командир роты подмигнул Бюнделю:
— Давай, поспешай, а то, я видел, там Северин ошивался.
— Придушу гада, — пробормотал оберягер и выкатился на своем кресле-каталке из палаты.
— Хорошо, что он только ноги сломал, герр майор, — расхохотался с соседней с Генкиной койки штабсгефайтер Зонг.
— Да, ноги в этом деле не главное… — задумчиво ответил Макс-Гюнтер и, повернувшись к Кудрину, добавил: — Ага, смотрю, ты уже прочитал про свои подвиги.
— Это не мои! — возмутился Генка. — Я ж не немец!
— Уже немец, — спокойно ответил Шранк. — В высших кругах решили, что ты теперь фольксдойче, причем чистокровный, со всеми вытекающими последствиями.
— А… — мальчик в задумчивости почесал ежик черных волос, отросших со времен спасения с «Черноморца». — А какие последствия вытекают, герр майор?
— Ну, во-первых, гражданство Рейха, — загнул тот один палец.
— Я же гражданин СССР, — изумился Генка.
— И документ об этом у тебя есть? — приподнял бровь Шранк. — Нет? А у меня вот, представь, на тебя есть. Сегодня прислали. И по нему ты не Gennadiy Kudrin, а Гейнц Гудериан, двадцать восьмого ноября одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения.
— Врут ваши документы, с двадцать четвертого я.
— Человек врать может, официальная бумага — нет, — усмехнулся майор. — Пришлось приписать тебе год, чтобы ты смог быть подвергнуть эмансипации. Это во-вторых, — он загнул еще один палец. — Знаешь, что такое эмансипация?
Кудрин сморщил нос и задумался.
— Это, кажется, когда женщины борются за равные права с мужчинами, — ответил он, чуть помедлив.
— Эти мне эмансипэ… — негромко рассмеялся майор. — Нет, это значит, что ты признан полностью право — и дееспособным, наравне со взрослыми.
— А… зачем? — слегка ошалел Кудрин.
— Затем хотя бы, что в ближайшие дни придет приказ о награждении тебя «Железным крестом» второго класса, — ответил майор и загнул еще один палец на руке. — Это, кстати, в-третьих. Ну, и для того, чтоб я смог с чистой совестью оставить тебя на службе в нашем полку. Или у тебя иные планы?
Бранденбург-на-Хафеле, Нойштадиш Хайдштрассе.
10 апреля 1940 года, 11 часов 17 минут.
— Дитер! Дитер фон Берне! — неторопливо идущий по улице родного города, куда приехал на заслуженный отдых, оберлейтенант обернулся на голос.
— Ба, герр фон Хиппель, что вы тут делаете, друг мой? — Дитер обнялся со старым товарищем своего отца.
