— Я не думаю, что Халед имел какое-то отношение к убийству Дэниеля Перла. Он никогда не был в Афганистане. Он был приятным молодым человеком. — Розенберг посмотрел Нильсу в глаза и сказал: — У меня просто отказали мозги.
Розенберг проиграл внутреннюю борьбу и снова наполнил стакан. Нильс впервые заметил у него небольшие красные стяжки на коже под глазами.
С улицы доносились голоса полицейских. Нильс внимательно смотрел на сидящего перед ним Розенберга. В голове проносились картинки: Абдул Хади, бег по пешеходным улицам, странные знаки на спинах жертв, Сара Джонссон, Владимир Жирков, хорошие люди… У него не было никаких зацепок. В этом не наблюдалось логики, общая картина не складывалась. Голос священника прервал ход его мыслей. Он о чем-то спрашивает?
— Так что я вовсе не один из ваших тридцати шести праведников.
Нильс мягко улыбнулся.
— Ну, я думаю, эта праведническая теория — далеко не главная рабочая теория Интерпола.
— Может быть, им стоило бы присмотреться к ней поближе.
— Может быть.
Розенберг поднялся со своего места. Он облегчил сердце.
— Моя работа противоположна вашей, — сказал он.
— В смысле?
— Вы должны найти доказательства, чтобы заставить людей поверить.
Нильс улыбнулся:
— А вы должны заставить людей поверить без доказательств.
Розенберг кивнул.
Нильс хотел что-то сказать, помочь священнику разобраться с его чувством вины.
— Может, спецслужбы все-таки были правы? — сказал он. — Может, вы поступили правильно?
Розенберг тяжело вздохнул.
— Кто знает, что правильно, а что нет? Был такой поэт-суфий, Руми. Он написал историю о маленьком мальчике, которого в снах преследует злое чудовище. Мама мальчика утешает его и говорит, что мальчик просто должен думать о ней — и о том, что все плохое исчезнет. Но мама, отвечает мальчик, — что, если у чудовища тоже есть мама? Розенберг улыбнулся. — Вы понимаете, куда я клоню? У плохих людей тоже есть матери, господин Бентцон. Матери, которые утешают их и говорят, что они поступили правильно. Для них чудовища — это мы.
* * *
С неба падали мягкие снежинки, в их танце в ясном морозном воздухе было что-то беззаботное. Полицейские собирались уезжать. Нильс снова повернулся к священнику.
— Вы всегда можете мне позвонить.
Розенберг кивнул. Похоже, он собирался ответить, но ему помешал полицейский, вошедший передать Нильсу какой-то сверток.
— Что это?
— Из Венеции. Прислали сегодня утром дипломатической почтой.
Нильс открыл посылку, в ней оказалась маленькая кассета с надписью на китайском. Он удивился и сунул ее в задний карман.
