По церкви расползается серый сумрак. Мало-помалу глаза начинают различать во мраке детали интерьера. Невероятная громада. Видимо, это тот самый собор, который занимал центральное место в пейзаже, открывавшемся из окна моего номера. Здешний неф тянется, наверное, на милю, в нем доминирует голубовато-серый цвет, и он кажется вырезанным изо льда. Видимо, некогда в высоких готических окнах стояли цветные витражи, которые со временем были утеряны. Их сменило мутно-молочного цвета стекло, удерживаемое в проемах железными прутами. Сквозь этот «занавес» проникают первые лучи утреннего солнца, окрашивая мощеный пол мягкой белой акварелью.
Доброго утра тебе, Дева Мария. Она по-прежнему отводит взгляд, но я на нее не сержусь. Где-то открывается дверь, слышатся шаги. Некто проходит под арками, из молочного сумрака в тень и снова в молочный сумрак – приземистый человечек в черной сутане, священник с корзиной в руках. Видимо, явился по мою душу.
Он в дружеском приветствии воздевает руку, и я узнаю виолончелиста из струнного оркестра. В черной сутане с белым воротничком он никоим образом не напоминает садового гнома. Теперь это настоящий слуга господень, приземистый, коренастый и некрасивый, как и полагается представителю церковной братии. Почему святых отцов в фильмах никогда не делают центральными персонажами? Надень на кинозвезду сутану, и сразу будет ясно, что это подделка – священник должен быть уродлив.
Корзина предназначается для меня: здесь завтрак.
– Как вы догадались, что я не ушел?
– Ах, это необъяснимо! – Он усаживается на скамью, чтобы отдышаться: старик в неважной форме. – Что-то вроде предчувствия.
– Как же я не распознал в вас священника?
– Откуда вам знать? Когда у меня в руках инструмент, я не священник, а музыкант.
В корзине – термос с горячим кофе, булка, мягкий сыр. Под провизией – выстиранное и отглаженное белье, моя собственная одежда: джинсы, рубашка в клетку, свитер и носки. Жутковатое совпадение.
– Откуда это у вас?
– Нашли на улице. Ваша одежда?
– Нуда, только…
Сверхъестественный случай, я даже не знаю, как это объяснить. Виолончелист, очевидно, считает, будто все в порядке вещей.
– Такая одежда у нас не продается. – Он указывает на лейблы. – Иностранное производство. Когда мне рассказали про эту находку, я сразу о вас подумал.
– Неужели я здесь единственный иностранец?
– Пожалуй, что так.
Как такое возможно? Даже в самом разгаре «холодной войны» в Москву и Ленинград пускали иностранцев. Или нет? Хотя откуда мне знать.
