— Это нечто, а!
— Это нечто, — задумчиво согласился Андрасси.
— Часто я говорю себе: старина, довольно, это уж слишком, ты же сойдешь с ума, если останешься еще. А потом смотрю, смотрю. И остаюсь.
— Давно ты здесь живешь?
Вос с удивлением посмотрел на своего собеседника.
— Разве Иоланда тебе не рассказывала? Не рассказывала?
У него был обиженный вид.
— Я приехал сюда в тридцать седьмом, старина. Чтобы нарисовать портрет госпожи Сатриано. Раньше, в Париже, ты мог спросить…
Он изобразил господина, который спрашивает, который приподнимает шляпу, обращается с вопросом к полицейскому.
— Чтобы изобразить голую бабу со всеми ее сиськами наружу, с бриллиантами и прочее, был Кис, и был Станнеке. Все остальные — дерьмо, старина. Ты себе представляешь этих, которые изображают зеленые лица и фиолетовые волосы.
Как многие люди, которые говорят не на своем родном языке, Вос пропускал целые куски фраз.
— А потом я приехал сюда, задержался и больше никогда отсюда не уезжал.
— Ни разу?
— За исключением одного случая, в начале войны. Меня выслали. Иностранец, военная зона. Военная зона, — повторил он язвительно. — Для шиповника и молочая. Мне дали пропуск во Флоренцию. Потом я вернулся, и меня оставили в покое.
— Я понимаю, — сказал Андрасси. — Для художника это, наверное, замечательно.
— Все глупцы говорят так, — возразил Вос, видимо, совершенно не подозревая, что эта фраза может показаться весьма обидной. — Но это не так. Искусство необходимо тем, кому надоедает жить постоянно в мерзости. Тогда они ищут немного красоты. Но если ты живешь в красоте, если ты постоянно находишься внутри нее, то искусство уходит. Я теперь плевать хотел на искусство. Я ничего больше не делаю. Какой-нибудь портрет, изредка, но только ради денег, исключительно ради денег. С таким же успехом я мог бы заниматься и чем-нибудь другим.
Он махнул над плечом в сторону виллы своим безмерным большим пальцем.
— Видишь вон те окна? Это я их перекрасил. Ивонна хотела пригласить маляра. А я сказал ей: «Дорогуша ты моя, дай мне денег, и я покрашу тебе твои окна. И даже уступлю в цене». Она довольна, еще бы, и я тоже. Мне сейчас уже все равно — красить двери или рисовать лица.
— Но все-таки… Я-то думал, — начал Андрасси, — что вся эта красота…
— Ты видел когда-нибудь мой шедевр? Мою картину, которая находится в Люксембургском дворце, в Париже?
— Я никогда не был в Париже.
— Ну, в общем, мой шедевр. Клянусь! (Он поднял вверх два пальца.) Ее репродукцию поместили в энциклопедическом словаре, в Ляруссе. Ну так вот, я нарисовал ее в одной комнате на улице кардинала Лемуана. Тогда я еще не добился успеха. Из моего окна открывался вид на стену уборной. А позировала мне проститутка с расширенными венами. Рожа еще та, скажу я тебе. А в Ляруссе написано: «Идеальное лицо на фоне пейзажа-мечты».
