— Ночи там будут жаркими, — сказал ему потом, когда они вернулись, Сатриано.
— Мне это безразлично. Мы не боимся жарких ночей. Не так ли, Андрасси?
Андрасси покраснел. Сам не зная почему. Может быть, от взгляда Сатриано.
К тому же красивая дорога, ведущая к вилле, вся в олеандрах. Великолепный вид: несколько сосен, кусок виноградника, море. И просто необыкновенный вход! От самой калитки шла широкая дорожка из ярко-зеленых плит майолики, которую в других странах могут положить лишь в ванной комнате. Она поднималась тремя длинными ступенями посреди роскошных кактусов, агав, пальм и заканчивалась статуей Минервы, немного сбоку от которой из этого тропического беспорядка неожиданно возникал столь же немыслимый и невообразимый, как лошадь на кровати или как тромбон в ванной, неожиданно возникал, вызывая настоящий шок и удивление, уличный фонарь. Настоящий уличный фонарь, как в столицах, со своей застекленной клеткой, со своей короной на голове, с двумя железными отростками, словно галстук — бабочка, а посредине — словно широкий пояс зауженной юбки. Форстетнер был вне себя от восторга, увидев этот фонарь. Он обладал достаточным вкусом, чтобы оценить его восхитительную экстравагантность.
— Даже если я и не куплю виллу, мне нужно заполучить этот фонарь.
Сад был красив, дом, хотя и не очень большой, выглядел приветливым, свежим. Правда, порядка в нем явно не хватало. В качестве королевы Нью-Йорка, миссис Уотсон могла бы продемонстрировать побольше талантов настоящей хозяйки. Две бутылки из-под виски в гостиной — это еще куда ни шло. Но стоявшая в спальне, на туалетном столике, еще одна открытая бутылка, третья, наводила на размышления. Форстетнер и агент по сдаче жилья внаем переглянулись, стоя рядом с внимательно-безразличной горничной, которая следовала за ними из комнаты в комнату, проводя иногда по мебели, похожей на эскалоп, рукой, на которую она потом смотрела с каким-то равнодушным удивлением.
— Конечно, мы потребуем привести все в надлежащее состояние, — сказал агент, хотя одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он не из тех, кто может что-то от кого-то потребовать.
Но Форстетнер, похоже, не обращал на такие пустяки никакого внимания.
— Моя комната…
Он оживился, не скрывая овладевшей им детской радости, которая делала его почти симпатичным.
— А это ваша, Андрасси…
Он взял его за руку.
— С террасой. Вам там будет очень удобно. А? С таким видом, с пальмами…
У Андрасси даже зародилась мысль, что, может быть, этот старый деспот все-таки расположен к нему.
