— Лаура, — говорит он, — на вас сошлась клином моя жизнь, вы — женщина моей жизни.
У него короткие усы и уже пробивающаяся на висках седина.
— Лаура, зачем мне жизнь, если я не могу посвятить ее вам?
Она смотрит прямо перед собой, улыбается и берет бутерброд.
— А почему вы не пришли вчера вечером? — интересуется она. — Я огорчилась. Я была дома одна, горничная ушла.
Четрилли едва удается сдержать гримасу отвращения. Горничная ушла? Нюх не подвел его: он правильно сделал, что не пошел. А то, конечно, пришлось бы заниматься любовью. Все женщины только об этом и думают.
— Ну, один вечер, — шепчет он томно. — Что такое один вечер?
Лаура Мисси ничего не отвечает. Она и не смогла бы, с набитым ртом. Но по ее виду нетрудно понять, что для нее один вечер значит немало. Этот вечер принес ей лишь сожаление о всех других вечерах, которых у нее не будет.
— Вы ничего не едите?
До еды ли ему! Красавчик Четрилли раздраженно берет бутерброд, проглатывает его в два приема и внезапно изменившимся голосом, на два тона тише, чем обычно, с горестным видом говорит:
— Лаура, я вас спрашиваю еще раз: согласны вы быть моей женой?
Она смотрит на него. Это уже какой-то прогресс. В прошлый раз она ограничилась тем, что просто пожала плечами.
— Мой бедный Франко, у меня же двое детей.
— Ну и пусть! Я буду для них вторым отцом.
Черт возьми! Наследники Мисси. Два и четыре года.
Отчитываться за опекунство надо будет только через семнадцать лет.
— Вторым отцом, — повторил он торжественно. — Разве им не нужен отец?
Лаура кладет свою руку на его.
— Вы такой добрый, Франко.
— Я люблю детей, — просто и благоразумно отвечает он.
У него ямочка на подбородке, прямой небольшой нос, выкроенный так удачно, что он не может не радовать глаз.
— Приходите сегодня вечером, — приглашает Лаура.
Сегодня вечером? Что за этим кроется? Ей, конечно, захочется в постель? После чего женитьба, о! Простите, какая женитьба? У него уже были неприятности такого рода.
— Сегодня вечером? О! Мне так жаль, но сегодня вечером я, поверь мне, никак не могу.
Вилла миссис Уотсон оказалась очаровательной. Просто великолепной. Несмотря на свой принцип никогда не обнаруживать своего восхищения, Форстетнер выразил его уже дважды. Она ему невероятно нравилась. Одно только расположение чего стоило. Вилла находилась рядом с Трагарой, кварталом, который всегда слыл богатым, что для Форстетнера было далеко не безразлично. Солнце там появляется позднее, чем на вилле Сатриано. Итальянец мог бы усмотреть в этом неудобство, но Форстетнер, как истинный швейцарец, не боялся солнца.
