Она плакала. Все ее маленькое лицо сморщилось. И она дрожала. Дрожала под своими черными очками, под своей желтой шляпой.
— У вас столько денег. Если бы владелец дачи запросил с вас на пятьдесят тысяч лир больше…
— Нет! — злобно отрезал Форстетнер.
— Вы могли бы занять вашу виллу сейчас же. А мне оставили бы маленькую комнатку. Дуглас! Это невозможно… Ну самую крошечку счастья… Я сделаю все, что вы захотите.
Форстетнер с ненавистью смотрел на нее.
— Спасибо, — сказал он. — У меня уже не тот возраст.
Он поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей к вилле. И внезапно обернулся.
— О! — воскликнул он. — Вы!
Лицо его задергалось, рот раскрылся, и кулачок его трясся, как у разъяренной обезьяны.
Каждый день в пять часов, когда отплывает пароход, в порту наступает некоторое оживление. Оно начинается возле ряда домов, прилегающих к порту. Сверху, с террас или горных тропинок можно увидеть, как люди сразу по нескольку отделяются от них, похожие на зернышки из лимона. Именно так. Возникает ощущение, что фасады выдавливают их из своих дверей. Красная коробка фуникулера спускается между виноградниками. Другая красная коробка поднимается. Они встречаются внутри туннеля, и кажется, будто они там сталкиваются друг с другом, а потом каждая отправляется обратно. Такси спускаются по извилистой дороге, как бы оставляя росчерки на плитах порта. Там и сям группы праздношатающихся, любопытных, карабинер. Беспокойные пассажиры уже идут к пароходу. На ручной тележке везут почту в джутовых мешках. Затем внезапно появляются клубы дыма над «Маринеллой» или над другой какой-нибудь такой же глупой штуковиной, и начинают осквернять воздух: за четверть часа до отхода на пароходе включают репродуктор.
Это довольно большой пароход. Белый. Но ряды скамеек на верхней палубе делают его похожим, скорее, на ныне покойные речные трамвайчики Сены, чем на покачивающие своим рангоутом пароходы дальнего плавания. Оживление постепенно распространяется на мол. Пассажиры с чемоданами и пассажиры с носильщиками. Даже сверху видно, как они озабочены предстоящим путешествием, как волнуются за свой багаж; они уже распрощались с беспечной жизнью острова. У них даже походка изменилась. Среди них есть люди привычные, у которых только куртка под мышкой или портфель в руке. Они направляются лишь в Неаполь. Прибывает такси и пробивается сквозь толпу с мычанием, словно корова, измученная слепнями. В воде рядом с пароходом качается несколько лодок. По стенке дамбы бежит маленький мальчик. Кто-то замечает его, показывает на него пальцем, возможно, выражает беспокойство или возмущается. Вдруг раздается сирена. А ну, поживей! Движение, только что вялое, убыстряется. От домов отскакивает еще один человек, спешит, роняет что-то, поднимает. Два моряка отбрасывают на дамбу сходни, бросают резко, как состарившуюся любовницу. Пароход делает почти неуловимое движение, он еще неподвижный, но уже находится в активном состоянии, как наседка, которая вроде бы не шевелится, но по ее виду можно догадаться, что животом и лапами она ощупывает свои яйца.
