Страх. Смутный, бесформенный страх, страх повсюду, полицейский страх. Медленный страх. Тигр? Тигр, это — пустяки. Страх перед тигром проходит. Страх перед полицией — никогда. Полиция никуда не уходит. Она всегда здесь. Опасность. Вроде ее нет, но она повсюду. Города — это уже не города, это — моря, в которых плавает акула. Одна-единственная акула. Есть один шанс из тысячи встретить ее. Но этого достаточно. И появляется страх. Полиция — то же самое. Полиция — не Господь Бог. Из двоих человек одному она позволяет убежать. Но тот, кто знает, что за ним следят, чувствует себя вторым, тем, кому не удастся убежать. Появляется страх. И все сразу изменяется. Без него все было по-другому. Андрасси видел, как арестовали его отца: тогда страха не было. Потом полицейский пришел к нему и сообщил о смерти отца: страха не было. На границе, спрятавшись в лесу, он слышал шаги пограничников и лай собак: страха не было. Вторую границу, австро-итальянскую, он пересек в грузовике с подвыпившими американскими солдатами, которые играли на банджо, пересек, пребывая в том благостном состоянии, складывавшемся из ощущения близкой свободы, опьянения солдат, солнца, искрившегося на снегу. Страха не было. А человеку, никогда не испытывавшему страха, достаточно ничего не опасаться.
Страх пришел к Андрасси только в лагере. Среди всех собравшихся там людей. В тот момент, когда он почувствовал себя, как и они, уязвимым. Бесконечно уязвимым. В то мгновение, когда он впервые, наконец, понял: катастрофы касаются и его тоже, они могут ударить и по нему. Украинец, выходивший из канцелярии. Кого он искал? Что собирался сообщить? Появлялся страх. Мы все рабы. Иногда приходили американцы. Миссии. Им были нужны: химики, четыре водопроводчика, один преподаватель русского языка. Интернированных выводили, показывали. Это походило на рынок. Безрадостный, горький, мрачный рынок. Шамкающие старики жевали своими зубами. Молодые люди, выпрашивающие окурки. Или хвастуны.
— Я хороший специалист. Со мной у вас не будет забот.
И американцы:
— Этого в Даллас, того — в Батон-Руж, этого — да, того — нет…
Где это, Батон-Руж? Никто не отвечал. Или еще:
— Вы что, недовольны? Вы предпочитаете остаться здесь?
Рабы. Рабы, которых берут, сортируют, разделяют. И страх. Страх, о котором Андрасси думал, что он забыл о нем, и который возвращался. Страх везде: перед настоящим, перед прошлым, перед будущим. Страх обладал обратным действием, он заражал даже прошлое и отравлял всплывавшие в памяти эпизоды жизни, во время которых Андрасси не испытывал никакого страха. Память возвращала ему картины обысков, и теперь он испытывал страх. Он вспомнил границу: его ведь могли схватить, могли подвергнуть пыткам. И его охватывал страх. Внизу плескалось море. По дороге мчались автомобили. Люди шли купаться. Но между ним и этими людьми, между ним и морем текла серая, рыхлая река с терпким, маслянистым вкусом лагеря. И страх. По существу, страх за Сандру. Не будь ее… Не будь ее, он бы, не зная, жил бы, не отдавая себе отчета. И он вдруг почувствовал злость. Злость в любви встречается чаще, чем принято считать.
