Александр смотрел на араба с безразличием, ни словом, ни жестом он не выразил отношения к сказанному, однако не тронулся с места.
– Покажи, – распорядился Птолемей.
– Здесь? – Полные, напоминающие женщин, губы араба дрогнули, сложились в ухмылку, и он ещё раз низко поклонился.
Он нагнулся и, отступая, разлил по каменному полу маслянистую вязкую жижу. Чёрная жижа нефти расползлась по полу, отблёскивая красные отсветы факельного огня подобно шкуре огромной змеи. По знаку Птолемея стражник передал рабу горящий факел. Варвар коснулся края жижи, и она вспыхнула, огонь жадно побежал по всей её поверхности. От жара красно-чёрного пламени Птолемей укрыл лицо рукой в кожаной перчатке, непроизвольно отступил на шаг назад. Араб же без позволения взял с царского стола чашу с разбавленным вином, выплеснул на огонь, но вино зашипело и вмиг испарилось.
– Этот огонь потушить нельзя, – сказал араб, явно ожидая, что дорого продаст сведения об источнике нефти.
Птолемей ждал, что скажет на это Александр, в котором на мгновение пробудилась заинтересованность.
– Мне это уже показывал грек в Ликии. Но с кем воевать? – сказал он Птолемею усталым и уже равнодушным голосом. Затем громко позвал: – Калан!
Философ выступил к ним из полутьмы в углу, и по каменному полу зашуршала иссушенная шкура, которую тот увлекал, тянул за собой за кисточку хвоста. Александр повернулся и направился к египетскому залу. Спешить было некуда, и он не спешил. Шуршание верблюжьей шкуры не отставало позади него, а перед ним, обрезанная дверным проёмом, скользила неверная тень в мареве дрожащего красного света, – его собственная, порождённая разлитым пламенем, возле которого остались стоять Птолемей, телохранитель и варвар араб.
В египетском зале тут и там лежали спящие мужчины, похожие на сражённых на поле битвы воинов. Только четыре догорающих факела боролись с тяжёлым полумраком, но высвечивали лишь настенные маски. Он остановился против второй справа, долго всматривался в гневную безобразную гримасу.
– ... Пережить свою славу?! – едва слышно, вслух продолжил он тягостные размышления, испытывая некоторое облегчение от того, что вдруг заговорил сам с собой. – Что скажет обо мне молва через пять, десять лет? Тиран? Чудовище? – Он отчётливо вспомнил, что в этом зале высказал Анаксарх. – Вот она – слава! Одна неудача, одно поражение, и толпа станет смеяться над тобой, будь ты хоть сам Зевс... или Александр Великий...
Горькая насмешка скривила его тонкие губы. Он отвернулся от маски и неспешной поступью направился дальше, в персидский зал. Так же погружённый в необоримую полутьму, этот зал мало чем отличался от предыдущих, но четыре маски веселья в пятнах бледного света на боковых стенах представлялись видениями смутных воспоминаний о невозвратном времени. Ссутулившись, царь в безмолвии пересёк всё пространство зала до следующих распахнутых дверей. Одно шуршание верблюжьей шкуры последовало за ним туда, где чудилась колыбель всех его великих мыслей и чувств.
