Из не примечательного никакими особенностями подворья в виду крепостной стены вывалились двое увлечённых дракой македонян. Ударом кулака один отбросил второго к костру, упавший попытался встать, но опрокинулся на спину и тут же захрапел. Товарищ его тупо смотрел на окровавленное лицо уснувшего товарища, потом махнул рукой и, шатаясь, возвратился назад. У входа в притон он повалился в объятия крупной хохочущей девки. Она его звучно облобызала и под треск платья радостно завизжала... Подобную картину с небольшими различиями можно было видеть в разных местах городских строений.
Вакханалия в городе как будто хлынула обратной волной во дворец, в египетский зал, вымела из него и воспоминания о ладье, о троне фараона, о недавнем ритуальном действе и главных его участниках. Жрецов богов заменили длинноногие, прикрытые лишь набедренными повязками жрицы любви Египта, и их смуглые лица и страстность в танцах придали всеобщей оргии особую чувственность.
– Громче! – потребовал Александр, обращаясь к кружку молодёжи, хохотом поддерживающему весёлого певца, который встряхивал русыми кудрями, подмигивал исполнительнице на кифаре, когда надо было музыкой выделить шутливые слова.
Певец было примолк, не сообразив, нравится песенка царю или нет. Его товарищ заиграл на свирели другую тему, и он высоким бархатистым голосом запел о далёкой Элладе. Но вдруг засмеялся шутке гетеры, тряхнул головой, де, будь что будет, и вновь начал беспечную песенку, в которой высмеивались военачальники, недавно бежавшие от скифов, показавшихся им воинственными амазонками.
Ропот неудовольствия поднялся в окружении Александра. Старшие по возрасту участники пира, ветераны и военачальники, стали несдержанно сердиться, вслух бранить певца.
– Мальчишка! – крикнул Антиген Одноглазый. – Молокосос!
– Где паршивец, сочинитель этой лжи?! – привставая с места, рявкнул звероподобный Аристон. – Я ему шею сверну!
– Вот она, цена славы, Александр, – не одобряя и не осуждая певца, негромко сказал царю Анаксарх. – Одна неудача – и ты посмешище толпы и жалкого рифмоплёта. А ведь у каждого осмеянного военачальника больше шрамов от ран, чем у него зубов.
– Ты, философ, не отличаешь неудачу от трусости, – нахмурившись, пробормотал сам себе Александр и уставился в дно чаши, которую неосознанно покручивал ради игры цвета вина.
– Пусть прекратят оскорблять твоих военачальников! – грубо крикнул ему Клит.
Певец смолк, вопросительно глянул на царя, но не заметил его недовольства.
