Рейнло закрыл глаза. Гнев клокотал в нем словно огненная лава. Бентон знал Антонию. Бентон слышал ее хриплые стоны мгновения блаженства. Бентон чувствовал влажную упругость ее плоти.
Воображая Антонию в объятиях мерзавца, Рейнло не мог сдержать ярость. Невинная, беззащитная девушка стала жертвой этого самовлюбленного повесы, похотливого самца. Бентон заслуживал медленной мучительной смерти. И Рейнло жаждал убить грязного подонка, насладиться его жалобным визгом.
Но, смерив взглядом рыдающего труса, Николас не смог заставить себя бросить ему вызов. Рейнло чувствовал, что должен выяснить правду, однако произнести имя Антонии в придорожном трактире было свыше его сил. И кто знает, как звали Антонию на самом деле? Николас давно подозревал, что Смит — имя вымышленное.
— О, любовь моя, дорогая, — завывал Бентон, закрыв лицо ладонями.
Рейнло заткнул уши, пытаясь унять мечущиеся мысли. В голове его теснились вопросы. Антония — возлюбленная Бентона? Должно быть, это лишь игра воображения.
— Милая, милая Антония…
«Антония? Что за чертовщина? Я наверняка ослышался».
Но даже если Рейнло не ослышался, в высших слоях общества имя Антония не редкость. Его могла носить и другая женщина. Совпадение имен нельзя было считать неопровержимым доказательством, хотя Рейнло нутром чувствовал: Бентон говорит о той самой Антонии. О его Антонии.
О его Антонии, которая, возможно, была когда-то Антонией Бентона, будь проклят этот мерзкий ублюдок.
Рейнло показалось, что его загнали в ловушку. Грудь словно сдавило обручем, стало трудно дышать. Николас стиснул зубы. Нужно выбраться отсюда прежде, чем он совершит какое-нибудь безрассудство. Прежде чем убьет подонка. Безумием было думать, что Антония — давно потерянная и, возможно, усопшая возлюбленная Бентона. Антония занимала все мысли Рейнло. Она довела его до помешательства. Возможно, свежий воздух освежит его голову.
Резко поднявшись, маркиз швырнул на стол пригоршню монет. Они громко зазвенели, но Бентон не поднял головы. Он упивался жалостью к себе.
Обуреваемый жаждой крови, терзаемый сомнениями и тысячью гневных вопросов, Рейнло вышел в ночь и приказал подать лошадь.
В первые две недели после возвращения в Лондон Антонии удавалось убедить Касси ограничиться тихими прогулками по парку и несколькими скромными зваными вечерами дома. Выздоровление шло медленно, но Кассандре так хотелось вновь влиться в бурный водоворот светской жизни, что она не придавала этому значения. Антония уговаривала Касси уехать в Сомерсет, однако мысль о том, чтобы пропустить свой первый лондонский сезон приводила племянницу в отчаяние, и она скрепя сердце уступила. Отъезд принес бы Касси больше вреда, чем пребывание в столице.
