Она была здесь своей, хотя делала вид, что ей невыносимо скучно.
— Последний раз, Сережа! Последний раз предостерегаю. Не знаю, что ты затеял, но эта фигура тебе не по зубам.
Литовцев беспечно ответил:
— Не беда, Томочка. Бог не выдаст, свинья не съест. Ты, главное, делай, чего велят.
Тамара Юрьевна хотела вспылить, но загляделась невзначай в его серые, смеющиеся глаза, откуда тянуло смертельным холодком, и ощутила на миг как бы легкое беспамятство. Да, это был ее мужчина. Печально на закате лет встретить наконец человека, от которого кидает в чувственную дрожь, в могильную оторопь, и знать, что дни вашей дружбы сочтены. И горевать об этом нелепо. Она значила для него ровно столько, сколько могла оказать услуг. Услуг она могла оказать еще много, но ручеек в конце концов иссякнет. Тогда он, фигурально говоря, вытрет об нее свои чекистские сапоги и, посвистывая, уйдет к какой-нибудь очередной марухе с молодыми, тугими сиськами. Если, разумеется, она позволит ему уйти.
По сигналу звучного гонга, напомнившего заводской гудок, большинство публики устремилось в главную залу, где была сооружена сцена, обитая звездными (американский флаг!) шелками. Началась торжественная часть презентации — выступления, вручение подарков и сувениров, поздравления и прочее в том же духе. Все было как обычно на подобных сходняках: нелепо, пышно, вздорно, пошло, но смешно. Больше всего, пожалуй, позабавило Сергея Петровича явление знаменитого дорежимного актера, игравшего когда-то маршалов и секретарей обкома, которого привезли в шикарной инвалидной коляске. За большие заслуги перед новой властью актер был обласкан и награжден всеми немыслимыми орденами и премиями, вдобавок телевидение и пресса год за годом умело создавали ему репутацию мыслителя и самого совестливого, после Сахарова и Ковалева, человека в государстве. В этом качестве (совесть нации) он теперь котировался где-то между Зиновием Гердтом и Лией Ахеджаковой, чуток не дотягивая до самого Ростроповича. Поддерживая репутацию мыслителя, актер долго, витиевато, по-обкомовски непримиримо рассуждал о том, что, в сущности, без бошевских холодильников построение капитализма в принципе невозможно, как, скажем, немыслимо представить ночное небо без звезд; но пафос речи немного снижался оттого, что была она густо пересыпана назойливыми намеками, из которых вытекало, что у самого бывшего маршала такого прекрасного холодильника дома, к несчастью, нет. Тут же ему этот холодильник и подарили. Двое дюжих мужиков вытащили его откуда-то из задней комнаты и подкатили прямо к сцене.
