— М-м-да-а-а…
— Дак вот, — вновь обратился воевода к Марфушке. — Чтобы о съезжей никому ни слова, и об узнике тоже. Иначе — подолишко задеру и запорю досмерти! Уразумела?
— Уразумела.
— Смотри, толстопятая! — ухмыльнулся сотник, вздернув припухлый носище. — Язык вырвем!
— Никому не буду баить. Все поняла, — облегченно вздохнула Марфушка.
Вьюга наконец утихла. Видно, иссякли запасы ветра и снега у зимы. К ночи открылось глубокое темное небо без единого облачка. Из-за маковок собора всплыла луна, и все кругом ожило, засеребрилось, замерцало. В башне сквозь смотровое окошко пятно лунного света легло на стену, на плечо дежурного стрельца. Зеленовато-голубыми блестками вспыхивали снега. Под ногами караульщиков, расхаживавших вокруг съезжей, снег повизгивал пронзительно звонко. Морозило.
Болотников проснулся от гулкого удара в стену — треснуло на стуже бревно в срубе. Где-то неподалеку заржал конь, заскрипели по снегу полозья, послышались голоса. Они приближались к съезжей. Захлопала дверь: в караулку входили люди.
За мной пришли! — дрогнуло сердце у Ивана Исаевича.
И в самом деле, засов заскрежетал, дверь в комору распахнулась, и Болотников услышал голос воеводы:
— Вставай, Ивашко! Собираться в дорогу приспело время!
Иван Исаевич молча приподнялся на соломе. Голова закружилась, сердце будто оторвалось. Подскочили стрельцы, взяв под руки, помогли встать. Скрутили за спиной руки, нахлобучили шапку и повели. Кандалы были так тяжелы, что узник с трудом переступал. Цепи не звенели, а только тяжко бухали.
Дюжие стрельцы быстро доставили Болотникова к розвальням, стоявшим у крыльца, положили на ворох соломы, укрыли попоной. Сами сели по бокам, подняли воротники кафтанов. Ефимко Киса, сидевший в передке саней, взялся за вожжи. Тройка нетерпеливо рыла копытами слежавшийся снег.
Позади — другие сани-кресла. В них — воевода, сотник и Молчан. Вороной жеребец косил глазом на седоков.
— Трогай! — негромко сказал воевода.
Киса дернул вожжи. Тройка рванулась и понеслась. Караульный стрелец заранее отворил ворота. Проводив обоз, он запер их и, поспешив на башню, прильнул к смотровому окошку. Внизу, по дороге, двумя темными пятнами скользили сани и с боков бежали плотные тени. При луне посверкивали бердыши стражи. Вот сани скрылись за посадскими избенками, а потом показались уже на просторной равнине, на реке.
Яшке велели к полуночи выбить во льду прорубь. Зачем — не сказали. С вечера он долбил и долбил пешней толстый лед, а потом, поставив веху — срубленную молодую елку, бросил пешню и сел на сугроб снега, похлопав по нему лопатой, чтобы был плотнее. Зачем ему стрелецкий десятник велел вырубить полынью тут, вдали от крепости? Не пойдут же сюда бабы полоскать белье!
