— Носи на здоровье! Век не сносятся! Обнова — что надо!
Кузнец, его подручный и Киса ушли. Молодцы в холщовых рубахах развязали узнику руки и тоже вышли, беспокойно оглядываясь. Снова загремел засов. Иван Исаевич сидел на охапке соломы темнее тучи, весь охваченный колючей и бессильной злобой.
Поздно вечером в съезжую пришли Ефимко Киса, пятеро стрельцов, воевода и сотник. Воевода и Петрищев пошатывались, от них пахло вином. Данила Дмитрич сам отодвинул засов и дал знак Кисе и стрельцам входить в комору.
Болотников почуял недоброе, хотел вскочить на ноги, но не успел: навалились стрельцы. Он все-таки изловчился, сунул одному кулаком в челюсть. Стрелец лязгнул зубами и упал к ногам воеводы.
— Руки, руки ему вяжите! — крикнул воевода.
Ему скрутили руки, придавили к полу плечи, ноги, голову — не шелохнешься. Кружка с водой опрокинулась, на хлеб кто-то наступил ногой…
— Добро! — сказал воевода. Фонарь в его руке покачивался. Из караулки в окошко смотрел сотник.
— Что удумал, воевода? Какое злодейство? — хрипя выдохнул Болотников, все еще делая попытку освободиться из лап стрельцов. Ему зажали рот. На грудь навалился Киса, ощерившись злобно, по-собачьи. Иван Исаевич увидел в руках Ефимки лезвие небольшого узкого ножа, инстинктивно закрыл глаза. Но палач пальцами разомкнул ему веки…
— А-а-а! — жуткий крик узника прозвучал под низким потолком.
В тон ему с улицы отозвалась вьюга:
— У-у-у!
Тяжело дышали стрельцы, стараясь не глядеть на лицо узника. Словно загнанный волк, озирался Киса, взгляд блуждал, руки дрожали. Воевода торопливо выбежал из коморы. Следом за ним поспешали стрельцы и палач. Один стрелец придерживал рукой разбитую челюсть. Изо рта сочилась кровь.
Все ушли. В съезжей остались только двое караульных — пожилой стрелец Иван и молодой — Яшка. Они посмотрели друг на друга и перекрестились. Иван шепнул:
— Господи, какая мука…
Яшка молчал. Он встал с лавки и опасливо посмотрел в окошко. Узник лежал навзничь и тяжело дышал. Яшка вздрогнул, отпрянул от окна:
— Жалко его…
— Жалко, — вздохнул Иван. — Все же человек, божья тварь.
— Силища у него — железная! Не стонет. Единый только раз крикнул.
— Такие стонать не обучены. Они, брат, все могут перенести, — тихо говорил Иван. — А дай-ко, поднесем ему водчонки! Все легше станет, ежели выпьет.
— Что ты! Убьет!
— Не убьет. Он ведь слепой. И руки связаны. Да и, поди, в чувство еще не пришел.
— Видал, как Тихона треснул? Верно, ни единого зуба во рту не осталось.
