А сам Иван Петрович, человек с обширными планами, с тех пор окончательно исчез: возможно, что и умер, отравившись чудовищным самогоном, или же был обнаружен чугунноголовыми джентльменами и… тоже, наверное, умер. А может быть он все-таки очухался от пьяной дури, отошел и скрылся куда-нибудь в деревню Гнилово Рязанской области (что было бы наиболее разумным), ведь искать-то его наверняка будут в Барселоне или Лондоне. Как же — человек все-таки строил банк!
Гуля его жалел, когда изредка малевал рекламные щиты в оставшейся ему по наследству мастерской. Почесывал едва сросшиеся переломанные ребра, и жалел. Впрочем, жизнь особенно не оставляла сил на этакое сентиментальное бульканье. Впору себя было пожалеть…
На базар Гуля пришел, когда стало совсем туго. Нанялся к азербайджанцам, чтобы что-то им сотворить по художественно-коммерческой части: то бишь вывески, рекламные щиты и прочую разноцветную дребедень.
— Э, дарагой, дэлай красиво, нэ обидым, — обещался Саид, старший местного торгового землячества азербайджанцев.
В конце недели, когда все, что требовалось Гуля выполнил, Саид затащил его в свой «офис» — скромную комнатенку, затаившуюся в глубине базарного чрева, заплеванную и загаженную, с покосившийся от стыда за собственное безобразие мебелью. Однако Саида окружающая обстановка вполне удовлетворяла. Да и что он имел у себя на родине еще каких-нибудь два три года назад? Не поехал бы в поисках лучшей доли за тысячи верст в неизвестность, когда б жил в достатке. Не поехал бы… Испытывая раздражение, Гуля пил отвратную псовалковскую водку, жевал шашлык, вроде бы и неплохой на вкус, но от внутреннего неудовлетворения словно приправленный полынной горечью, и смотрел в окно, как бомжеватые грузчики вытаскивали из автофургона прямо на улицу коробки и ящики, периодически прикладываясь к общей, передаваемой из рук в руки, бутылке. Земляки Саида о чем-то по-своему переговаривались, посмеивались и энергично похлопывали друг друга по плечам. Гуля естественно не мог понимать этих разговоров, и это еще более его раздражало, делая застолье совсем невыносимым.
Саид указал рукой за окно и, едва двигая набитым мясом ртом, процедил по-русски:
— Э, свыньи грязные, у нас таких в дом не пускают, у вас, русских — все пьянь, да рвань, — он сплюнул на пол и растер ботинком.
Гуля замер, мясо встало у него в горле непроходимым комом. Он испугался, что сейчас подавится, закашляется, и это будет совсем унизительным и для него, и для всех его единоплеменников. Хотя куда еще унизительнее?
