– Не узнал меня, Юран?
Гражданин дернулся, посмотрел повнимательнее на верзилу в выношенной футболке и нерешительно помотал головой.
– Конечно-конечно, куда тебе помнить! Тебя-то, вождя комсомольского, трудно с кем-нибудь спутать, а нас пятьсот сорвиголов…
– Пятнадцатое профтехучилище? – начинал припоминать гражданин.
– Оно, родимое. Выпуск восемьдесят третьего года. Группа фрезеровщиков. Шаталин Саша.
– Вот черт! Совсем тебя не узнать! Они пожали друг другу потные руки.
– Чем занимаешься, Юран?
– Чем-чем, – смутился тот, – коммерцией. Сейчас все этим занимаются.
Ты, наверное, тоже?
– Можно и так сказать, – улыбнулся Саня и пожал плечами.
Бывший комсомольский работник оценил мощь этих плеч и выдвинул новое предположение:
– Рэкет?
– Тоже подходит, – согласился Саня. – Не гадай, комиссар. Все равно не скажу, а сам догадаешься – еще больше вспотеешь.
Тот призадумался, будто искал что-то в парализованном сознании, но вдруг нашел и радостно сообщил о находке:
– А ведь это ты мне написал письмо из Афганистана! Точно! Шаталин Саша! Ох и возгордился я тогда: воин-интернационалист пишет в комитет комсомола! Ты побоялся писать родителям, что тебя отправили на войну, и написал мне. А в следующем письме обещал сообщить адрес полевой почты. Почему больше не писал?
– Дальше пошло нецензурное, комиссар.
– Понятно, – опустил тот голову.
– А Витяя ты помнишь? – неожиданно спросил Саня. – Мой курс. Группа токарей.
– Разве всех упомнишь? – развел руками бывший комсомольский работник.
– Представляешь, на днях пили с ним пиво. Жена в соседней комнате укладывала спать ребенка. Мирно беседовали про жизнь. Я пошел домой, а он повесился в ванной. Завтра – похороны, поминки. С поминок – на поминки. Вот так и живу. А жить-то хочется по-людски. Не толкаться в час пик в вонючих автобусах и не считать каждую копейку, перед тем как сожрать колбасу. Понимаешь меня? Или ты все такой же, идейный, бесплотный революционер? Хочу иметь машину, свой дом.
Кто мне это запретит? Приходится царапаться, кусаться. А как иначе? Иначе не выжить. – Саня глянул в запыленное стекло автобуса и засобирался. – Ладно, давай, комиссар. Я выхожу. Может, больше не увидимся. А Витяй – дурак! Чего ему не хватало? Жизнь только начинается.
Вышел, харкнул на мостовую и походкой победителя отправился в свою жизнь.
Елизаветинск 1996 год, лето
Девушка в одной комбинации выпорхнула откуда-то из-за кустов и бросилась наперерез машине.
Федор и раньше не любил ездить этой дорогой. Улица Рабкоровская, по которой он въезжал в город, плохо освещалась и представляла собой вереницу угрюмых, скособоченных деревянных построек «барачного стиля». Он давно ждал от Рабкоровской какой-нибудь подля-ны. И вот дождался. А ведь только на днях заикнулся: «Не сменить ли маршрут?» Исполняющий обязанности шефа Балуев подозрительно посмотрел на него и ничего не ответил. И он, дурак, промолчал.
