– Почему он дал убить себя так легко? – спрашивает сам себя легавый.
– Как баран, – сплевывает легавый.
– Им так положено? – спрашивает он меня.
– Подставь щеку, и все такое? – интересуется он.
– Вряд ли католическая церковь располагает инструктажем на случай встречи священника с маньяком, – устало отвечаю я.
– Хватит иронизировать над моей верой, – говорю я.
– Ладно, прости, – поднимает он руки, и машина виляет.
– И за это тоже, – ловит он мой взгляд.
– Все дело в напитке, – я внезапно понимаю, как все это было.
– В смысле? – не понимает легавый.
– Он убил священника по обряду ацтеков, – объясняю я. – Конечно, не формально, а по сути. Формально ему пришлось бы положить жертву на камень. А тут камня не было, вот и пришлось орудовать над сидящим.
– Ну, и? – заинтересован легавый.
– Жертвоприношения у ацтеков, – нехотя говорю я, – часто были добровольными. Чтобы человек не особо понимал, что с ним происходит, ему за несколько дней до смерти начинали давать специальный отвар.
– Зелье? – присвистывает он.
– Типа того, – говорю я. – Человек был опьянен, послушен и вял. И не чувствовал боли.
– И он дал ему этого дерьма, – говорит легавый.
– Ну, да, – говорю я.
– То есть они не хотели, чтобы жертва мучилась? – спрашивает легавый.
– Так точно, мой генерал, – не хочу продолжать я.
– Уколол, – улыбается он, глядя на дорогу.
– Фехтовальщики в таких случаях говорят «туше», – сообщаю я.
– Ты фехтовал? – поднимает брови он.
– Нет, – поднимаю брови и я.
Он молчит, а потом недоуменно спрашивает:
– Так какого дьявола ты выпендриваешься?
И в самом деле… Я включаю радио и закрываюсь от звуков наушниками. Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах, печальным голосом поет какой-то русский рокер. Дурной сон. Хотелось бы мне проснуться сейчас, думаю я. Что же. В таком случае мне придется повторить то, что сделала Света.
Ведь жизнь – это и есть сон, не так ли?
– …ты себе представляешь? – говорит она.
– Ни хера себе! – поддерживает ее подружка.
– Во-во! – говорит он.
– А то! – видно, что подруге не впервой поддерживать беседу бессмысленными восклицаниями.
– Я, мол, тебя перееду как танк, и хрен ты что сделаешь! – восклицает она.
– Во мудак! – чеканит она.
– Стой, нам красный, – говорит подруга.
– Да и хрен с ним! – говорит она, но останавливается.
Девушки одеты в одинаковые розовые курточки, белые сапоги и розовые джинсы. В России так не одеваются уже лет пять, стало быть, в Кишиневе в самый раз.
– Хорошие сучки, – кивает мне легавый.
