ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
«Возвышаясь, я пал»
Костлявые пальцы схватили меня за руку. Луковицеподобная голова на несколько дюймов приподнялась с хвойной подстилки — широко открытые глаза плавали в мерзкой желтой жиже, алые губы, налитые свежей кровью, окаймляли раззявленный рот, из которого исходила тошнотворная вонь разложения, — и Джон Чанлер заговорил со мой на гортанной невнятице, непонятными мне словами. Он, словно тисками, схватил и тянул меня за руку. Думаю, я выкрикнул имя доктора; не помню. Я видел, как толстый покрытый пеной язык злобно надавил на передние зубы, и они выпали из своих гнезд и провалились в дьявольскую черноту его горла. Он подавился и начал глотать воздух. Я, не раздумывая, бросил револьвер на колени и запустил руку ему в рот, чтобы достать выбитые зубы. В тот же миг рот захлопнулся, и он меня укусил. Меня пронзила боль. Я уверен, что закричал, хотя точно не помню. Меня захлестнули боль и ужас от страшного пустого взгляда этих желтых глаз; когда ему на язык попала моя кровь, животная паника в глазах тут же сменилась холодной невозмутимой осмысленностью, одновременно звериной и человеческой.
Я уперся свободной рукой в его впалую грудь и изо всех сил дернул другую руку, срывая кожу от костяшек пальцев до самых ногтей. Ладонь выскочила изо рта, вся покрытая кровью и желтой слюной. Я слышал, как моя кровь булькает в его горле, а потом он ее проглотил, при этом бешено дернув своим огромным кадыком.
Он потянулся ко мне. Я отполз, сунув раненую ладонь под мышку и схватив другой рукой револьвер доктора, хотя даже при всей своей панике я не смог себя заставить целиться в него.
Он отвалился назад, его спина выгнулась, трупное лицо повернулось к равнодушным небесам. Костлявые руки бессильно вцепились в воздух.
— Уилл Генри? — услышал я позади себя.
Доктор метнулся мимо меня и склонился над Чанлером. Он обхватил его лицо ладонями, громко звал его по имени, но его глаза снова захлопнулись, и гноящиеся губы молчали. Я обернулся и в нескольких футах от себя увидел Хока его лицо пылало, в волосах запутались хвоя и мох.
— Ты в порядке? — спросил он меня.
Я кивнул.
— Что это было? — спросил я.
— Ничего, — сказал он. — Ничего.
В его голосе не чувствовалось облегчения.
Казалось, Хоку ничто не может принести облегчения. Чтобы отогнать темноту, он разводил бушующий огонь, подбрасывая в его алчную утробу ветку за веткой, пока пламя не начинало жечь ему лицо и опалять бороду. Костер разводили для тепла, но он все равно дрожал. Костер разводили против того безликого, что преследовало нас, но оно уже вцепилось в него.
