— Насколько можно судить по теперешнему положению вещей, — заговорила Анна-Вероника громким, трезвым и непринужденным тоном, медленно, однако решительно направляясь в сторону лужайки, — из этого ничего не выйдет.
— Каждый должен попытаться, — ответил мистер Мэннинг, торопливо оглядываясь по сторонам в поисках еще каких-либо красот природы в укромных закоулках сада. Однако попытки его оказались тщетными, и пришлось вернуться на лужайку.
— Все это звучит очень убедительно, если сам не являешься материалом для экспериментов, — заметила Анна-Вероника.
— А женщины должны были бы пойти на это: они обладают гораздо большей силой, чем думают, — они способны влиять, вдохновлять…
Анна-Вероника ничего не ответила.
— Вы говорите, что желали бы получить избирательное право, — неожиданно сказал мистер Мэннинг.
— Мне кажется, я должна иметь его.
— Так вот, я располагаю двумя голосами, одним — по Оксфордскому университету, другим — по Кенсингтону. — Он смолк, потом смущенно продолжал: — Разрешите мне подарить вам оба моих голоса, вы будете избирать вместо меня.
Последовала короткая пауза, затем Анна-Вероника решила сделать вид, что не поняла его.
— Мне нужен голос для самой себя, — сказала она. — Не понимаю, почему я должна получать его из вторых рук. Хотя это с вашей стороны очень любезно. И довольно беспринципно. Вы когда-нибудь голосовали, мистер Мэннинг? Я полагаю, что существуют такие места, которые называются избирательными участками. И избирательные урны… — На ее лице отразились какие-то внутренние противоречия. — Что такое точно избирательная урна? — осведомилась она, сделав вид, что это для нее очень важно.
Мистер Мэннинг некоторое время задумчиво смотрел на нее, поглаживая усы.
— Избирательная урна, — ответил он, — это, знаете ли, просто большой ящик. — Потом надолго умолк и, лишь вздохнув, продолжал: — Вам дают избирательный бюллетень…
Но тут они подошли к лужайке, где толпились гости.
— Да, — только и сказала Анна-Вероника в ответ на его объяснение, — да, — и увидела на той стороне лужайки леди Пэлсуорси, которая беседовала с ее теткой, причем обе, не таясь, смотрели в упор на нее и на мистера Мэннинга.
Через два дня наступил решающий день, день костюмированного бала. Перелом произошел бы так или иначе, но в сознании Анны-Вероники он осложнился тем, что на обеденном столе оказалось письмо от мистера Мэннинга, а также тем, что тетка проявила удивительный такт, делая вид, что не замечает его в течение всего завтрака. Анна-Вероника спустилась в столовую, думая только о своем бесповоротном решении пойти на бал, чего бы это ей ни стоило. Она не знала почерк мистера Мэннинга, вскрыла письмо и поняла его смысл, лишь прочитав несколько строк. На время история с маскарадом вылетела у нее из головы. Слегка покраснев, но успешно притворяясь равнодушной, она досидела за столом сколько полагалось.
