— Я не голодна!
— Нет, ты должна поесть! — Дядя улыбнулся и покачал головой. — Милли велела мне проследить за этим. Если еще и ты заболеешь, нам лучше не станет. Так что перекусим в кабачке по дороге.
Они остановились возле небольшого ресторанчика, что располагался в двух шагах от больницы, и Уильям Грей заказал им обоим блюдо, которое представляло собой куски местного сыра с пикулями, салатом и хлебом домашней выпечки.
— А как тетя Милли? — спросила Люси, делая глоток сидра — густого золотистого напитка с характерным вкусом забродивших яблок. По телу ее разлилось тепло, и на душе стало немного легче.
Дядя помрачнел.
— Она все время с ним. Сидит у постели Дэвида и говорит, говорит… Уверена, что он ее услышит и очнется.
Люси ощутила боль.
— Сколько это уже длится?
— Кома? Три дня. Мы ждали… надеялись… что он выйдет из нее раньше, но этого не случилось. И врачи не могут сказать, когда это произойдет и… произойдет ли вообще. — Руки его сжались в кулаки.
— Конечно же, выйдет. Ты не должен думать о плохом. И вообще на тебя так не похоже сдаваться. — Она осторожно разжала его пальцы. — Знаешь, тетя Милли так его заговорит, что ему просто придется восстать от сна!
Дядя издал подобие смешка.
— Ах ты, несносная девчонка, тебе повезло, что она тебя не слышит!
Люси улыбнулась.
— Ну что, доел, допил? Можем идти?..
Вскоре они уже были в больнице. Давно, в детстве, когда ей вырезали гланды, Люси провела здесь несколько дней. Она поморщилась от знакомого запаха лака и какого-то дезинфицирующего раствора. Они с дядей долго шагали по свежевыкрашенным коридорам, потом вверх по лестнице, потом опять по коридорам, и наконец — вот она палата интенсивной терапии, где поддерживалась жизнь Дэвида Грея.
Возле его кровати сидела мать. Всецело поглощенная сыном, она не сразу заметила вошедших, а те стояли и взирали на них обоих.
Люси взглянула на Дэвида и тут же, испуганная увиденным, отвела глаза. До этого момента все, что говорил дядя, не представлялось ей реальным, и вот настала минута, когда ей пришлось до конца поверить в случившееся.
Люси было легче смотреть на тетю. Милли Грей являла собой полную противоположность мужу. Тот был высоким и худым, а она — маленькой и полненькой, его кожа загорела и задубела на солнце, ее оставалась нежной, как лепеегки розы, и румяной, как спелое яблоко.
Глаза у них тоже были совершенно разными: у него — глубоко посаженные, светло-голубые, у нее — яркие, слегка выпуклые и темные. Во вьющихся волосах Милли не заметишь и следа седины, в то время как шевелюра Уильяма была почти сплошь белой.
