Губы ее от стона разомкнулись, и она не могла избежать поцелуя, который оказался таким долгим, что она уже начала задыхаться.
Руки его скользнули вниз, скомкав ночную рубашку, а после коснулись самых сокровенных тайн ее естества и задвигались в медленном, мучительном танце.
Люси изогнулась дугой, ее пронзила сладкая боль, теперь она превратилась всего лишь в рабу древних как мир инстинктов. Джеймс за несколько месяцев супружества изучил ее тело досконально. Он знал, какие именно ласки оказывают на нее поистине волшебно действие, и умел пользоваться своими знаниями. Так что через секунду-другую грудь с налилась, а соски из нежно-розовых стали огненно-пунцовыми.
Джеймс поднял голову и торжествую сказал:
— И ты еще будешь утверждать, что не хочешь меня!
Люси, почти бездыханная, дрожащая, была не в силах ответить ему, и Джеймс поспешил снова прижать ее к себе. Он раздвинул ее ноги, руки Джеймса заскользили по ее ягодицам, мгновение — и их тела слились. Люси застонала.
Может быть, она и не любила Джеймса, но телу ее он был необходим. Только тогда, когда он проникал в нее, Люси странным образом ощущала завершенность собственного тела. Она презирала себя за это, но ничего не могла изменить. Такое случалось с ней всякий раз. Случилось и сегодня.
С каждым новым толчком внутри нее Джеймс становился все более ненасытным и требовательным, и точно так же росло неукротимое желание Люси. Чем глубже он входил в нее, тем все более сладостной болью отдавалась в женщине неистовая жажда — жажда ее тела. Она отважно встречала его вторжение, обнимая Джеймса все крепче и крепче, впиваясь ногтями в могучую спину. После таких вот ночей на коже у Джеймса всегда оставались царапины. Когда она увидела их впервые, то была страшно удивлена и едва поверила в то, что сама повинна в их появлении. Джеймс же в ответ только посмотрел на нее своим, с поволокой, взглядом и сказал:
— Не надо извиняться. Я хотел, чтобы ты забыла обо всем на свете, ты мне такой очень нравишься.
Вот и сейчас ему нравилось это. Люси слышала, как он тихонько постанывал, но теперь ей было уже ни до чего. В ней нарастал дикий, стремительный ритм. Тела их полностью слились, превратившись в единое целое, страдавшее от невыносимого жара…
Потом они тихо лежали в гулкой тишине, все еще хранившей отзвуки их страсти. Мало-помалу Люси избавлялась от дурмана чувственности, и тело ее, так же, как и разум, становилось все холоднее и холоднее.
