- Прощайте, господа! Не поминайте лихом. Мите показалось, что котелок задрожал в его руке.
Второй взял под козырек и резковато, хриплым голосом выкрикнул:
- Да свиданья, господа! Сдержанный гул прокатился среди сидящих, из него рвались отдельные тихие слова, всхлипывания: «Прощайте, братцы», и неожиданно голос девушки, дрогнув, забился под сводами Цитадели:
- Ведите и нас!… Ведите!…
- Молчать! - замахнувшись плетью, крикнул чекист. - Первому, кто слово скажет, зубы высажу!…
Какой- то пожилой седоусый немец всхлипывал, как женщина.
На дворе грузовики зашумели сильнее и, побрякивая цепями, двинулись вперед.
Их отвели в только что освободившуюся камеру, еще нагретую телами смертников. Из окна, в котором было выбито стекло, дул ледяной ветер и гудел в четырехугольной решетчатой сетке, выходящей на улицу.
Спали они, завалившись друг на друга, и Митино тело чувствовало звериную мелкую дрожь соседа и чужой шепот. Они ели суп из картофельной шелухи и селедочных головок, заедая его осьмушкой хлеба. Каждый день толстая с маленьким глазком дверь открывалась, к ним вваливался рыжеволосый матрос Свеаборгской крепости и устраивал перекличку. Он щурился, внимательно смотрел каждому в глаза и, увидев испуг, приближал свои зеленоватые глаза к лицу заключенного:
- А… а… Никак ты боишься?… Что ты, милый, в Царский лес захотел прогуляться?…
Иногда он безбоязненно садился на деревянные нары, и, водя толстым пальцем по странице книги, читал фамилии, отмеченные красным крестом.
Страшны были в своей откровенности эти обнаженные дни. Русский пожилой купец сидел вместе со своим подростком-сыном, записавшимся добровольцем в русскую роту. Купец по вечерам молился, плакал, часто жаловался на сына и укорял его:
- Э-эх… вот к чему затеи приводят!… Вот и дождался, Андрюша… Сидел бы ты смирно, и никто бы тебя не тронул… Вот, господа, - обращался он к Мите и Степе, - и зачем вам надо был что-то делать? Ведь мальчишки же вы, а могут расстрелять. Могут. И за что?… Из-за собственной глупости.
Степа долго молчал, а однажды, не выдержав, резко ему ответил:
- Ну, чего вы, пожили - и довольно. Купец испуганно глянул на Степу. Он его слов не понял.
- Как же это, молодой человек, пожили… - показывая на себя, растерянно спросил купец. - Разве уже пожили? - Его рука, задрожав, начала перебирать пуговицы, и по его лицу разлилась мертвенная бледность.
- Простите меня, ради Бога, - сказал ему после раздумья Степа, - я не хотел вас обидеть.
