Ночь выдалась морозная. Кибитку заваливало набок, полозья глубоко врезались, и стыли щеки. Из- под копыт коней летели льдинки, ветер относил гривы и хвосты.
Тополевой просадью мимо кустов, пригнутых снегом, он подъехал к тихой, словно вымершей, усадьбе. Забрехали собаки. Путаясь в шубе, Митя поднялся на веранду.
Управляющий Архипов, сухой чернобородый мужик с горбатым носом, прибежал с фонарем. Его лицо опухло от сна, волосы были растрепанны.
- Лентяйничаешь, Архипыч? - смеясь, спросил его Митя, зная, что из-за лени он не смог жить на деревне.
- Как сказать, барин, - ответил тот, ухмыльнувшись.
- Ну как у нас? Все тихо?
- Шумят, шумят, а пока ничего.
Они пошли через комнаты. От шагов дрожали и тонко перезванивали хрустальные подвески люстр. Мите стало грустно. В пустых комнатах пахло старыми духами и пылью. Митя осмотрел цветы: драцены, фикусы и гигантские пальмы.
- Гляди, чтобы бабы хорошо поливали, - сказал он.
- Слушаюсь.
- Вот что, Василий, - остановившись, добавил он, - пусть жена приготовит нам поесть, а ты съезди-ка в Погорелку за десятью подводами для клади.
- Значит, для спокойствия ночью увозите? - хитро спросил Василий.
Митя съел яичницу, а потом лег на кушетку и незаметно для себя заснул. Когда он открыл глаза, уже светало. На дворе лаяли собаки, фыркали кони, и на веранде гуторили и перетаптывались мужики.
Митя приказал зарезать всех кур, гусей и уток, погрузить на подводы две бочки керосина, масло и окорока. Мяукали закутанные в теплые платки мамины любимицы - сибирские кошки.
Надев легкий домашний тулупчик, Митя вышел на крыльцо.
Все казалось новым и четким. Воздух был крепок и свеж, звезды пропали, снег очаровательно пахнул. Мужики, покрикивая и хлопая рукавицами, подтягивали веревки возков, кони с мохнатыми от инея мордами пофыркивали и подрагивали.
Когда Митя спустился с крыльца, кто-то осторожно дернул его за тулупчик. Он оглянулся.
Старуха скотница Евгения поманила его пальцем, а сама пошла за угол дома. Когда он недоуменно неторопливо подошел к ней и их скрыли постройки, старуха, приближая лицо, зашептала:
- Плохо, барчук. Енинцы пришли тебя арестовать… за Кручининым посылали. Решили не выпускать…
- Так, - сказал Митя дрогнувшим голосом.
- Что же с тобой, кормилец, теперь будет? - жалобно продолжала старуха.
- Пусть приходят, - вскинув голову, ответил Митя.
