Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа - Алексей Анатольевич Притуляк

- Надоело! — сказал Виктор Анатольевич, глядя на свое отражение в зеркале. — Все надоело.

- К черту! — добавил он устало, после того как минуту рассматривал свои небритые щеки и выдавил прыщик под носом. — Сейчас позвоню и скажу им все.

Это был не первый случай, когда Виктор Анатольевич хотел позвонить и сказать «им» «все». Наверное, в сорок два года у многих мужчин возникает подобное желание позвонить и сказать. Особенно по утрам. Особенно, когда утро серое, хмурое и не обещает ничего хорошего.

Действительно, трудно смириться с тем, что тебе сорок два, на завтрак опять все та же неизменная яичница, утро хмурое и уже совсем по-осеннему неуютное, а в театре тебе в сотый раз придется повторять все те же набившие оскомину слова из роли второго плана.

Он уже совсем было потянулся к телефону, но в последний момент передумал. Все таки следовало сначала умыться. И позавтракать! Да, спокойно, ни куда не торопясь, позавтракать. Может быть, даже, сходить в магазин и взять что-нибудь посолиднее для завтрака. Торопиться ведь некуда. Все равно он сейчас позвонит им и все скажет.

Все же, пока он умывался и чистил зубы, до боли знакомое чувство тревожило его. Это было чувство некой несвободы, чувство того, что он не хозяин своего времени. Кто-то невидимый и неведомый лучше его самого знал, сколько времени он имеет право потратить на туалет, на завтрак, на дорогу до остановки…

- Почему!? — воскликнул Виктор Анатольевич, забрызгав зубной пастой зеркало, перед которым чистил зубы.

- Почему все так? — обратился он к своему отражению уже внешне спокойно, но чувствуя, что готов взорваться изнутри приступом ярости. — Какого черта! Тебе сорок лет! И что? Кто ты?

Он замолчал на минуту, позволяя отражению найти нужные слова. Но отражение молчало. Оно было несвежим и жалким — с красным следом от прыщика под носом, с противно-мятной зубной пастой на губах, с нечесаными волосами и серой как это утро щетиной на щеках.

- Дерьмо! — с сердцем произнес Виктор Анатольевич, наклоняясь над раковиной.

Непонятным осталось, к кому относилось это ругательство: к отражению ли, к осеннему ли утру, или к жизни вообще.

Он быстро покончил с умыванием, после недолгого раздумья «Бриться или нафиг?» решил все же не бриться, наскоро пригладил во-лосы расческой и вернулся в комнату. Сначала ноги привычно понесли его в кухню, но он сердито их одернул. Хватит! Теперь он сам решает, когда, что и в какой последовательности делать.